Чочара

Дулом пистолета он отодвинул в сторону Филиппо, подошел к Микеле и так же, пистолетом, сделал ему знак, чтобы тот шел вперед, сказав только:

- Идем.

Кто-то из присутствующих крикнул:

- Микеле, беги!

Если бы видели в этот момент немца! Забыв о своей усталости, он резко обернулся в сторону, откуда раздался крик, и выстрелил. К счастью, пуля затерялась среди камней мачеры; но немец этим выстрелом все же добился своего - напугал беженцев и крестьян и помешал им сделать что-нибудь, чтобы помочь Микеле. Все в ужасе разбежались и остановились только тогда, когда были уже далеко от немцев. Они молча стали смотреть, как немец подталкивает Микеле дулом пистолета. Я никогда не забуду этой сцены, она до сих пор стоит у меня перед глазами: немец с пистолетом в руке, а впереди него Микеле: и я помню, что одна штанина у Микеле была длинная, так что он чуть ли не наступал на нее, а другая короткая - даже щиколотка была видна. Микеле шел медленно, может, надеялся, что мы возмутимся против немцев и дадим ему возможность убежать; он немного волочил ноги, как будто на них были надеты невидимые цепи. Группа, состоявшая из пяти немцев и Микеле, прошла под нами по дорожке, что спускается в долину, и медленно исчезла в кустах. Когда немец выстрелил, Филиппо убежал вместе с другими и остановился на некотором расстоянии; но увидев, что Микеле и белобрысый сворачивают в кусты, он издал какой-то звук, похожий на рев дикого зверя, и хотел броситься вслед за ними. Крестьяне и беженцы удержали его. Он продолжал реветь, повторял имя сына и заливался горючими слезами, струями катившимися по его щекам. Прибежали мать с сестрой; они сначала не могли понять, что случилось, и спрашивали у всех, но, как только поняли, стали плакать и выкрикивать имя Микеле. Сестра рыдала, крича между рыданиями:

- Надо было случиться этому именно теперь, когда уже все кончается, именно теперь?

Мы не знали, как их утешить, словами горю не поможешь, надо устранить причину горя, а этого мы не могли сделать. Наконец Филиппо немного пришел в себя, обнял жену за плечи и сказал, помогая  ей идти к дому:

- Вот увидишь, он вернется... обязательно вернется не может не вернуться... он покажет им дорогу и вернется.

Дочь, продолжая плакать, поддержала отца:

- Вот увидишь, мама, что он вернется к вечеру.

Но мать сказала то, что часто говорят матери в подобных случаях и что почти всегда подтверждается, потому что материнский инстинкт сильнее всяких рассуждений:

- Нет, я знаю, что он не вернется, у меня такое предчувствие, что я никогда больше не увижу его.

Надо сознаться, что среди всей этой кутерьмы: пушечной стрельбы, разгрома немецких войск, прорыва линии фронта, конца нашего пребывания в горах - случай с Микеле не произвел на нас с Розеттой того впечатления, которое должен был бы произвести. Мы тоже верили или хотели верить, что он вернется; может, эта вера была нам нужна для того, чтобы скрыть, что мы не принимаем участия в горе семьи Фестов. Мы не могли переживать, как они, потому что наши мысли были уже далеко. Мы обе были ужасно рады, что наконец дождались освобождения, и не понимали, что исчезновение Микеле, который был для нас отцом и братом, явилось событием более важным, чем само освобождение, и уж по крайней мере должно было омрачить нашу радость. К сожалению, эгоизм, молчавший в нас, пока мы находились в опасности, проснулся, как только эта опасность миновала. Когда мы возвращались в хижину после того, как увели Микеле, я невольно думала, что нам очень повезло, что немцы взяли Микеле, а не Розетту, потому что исчезновение Микеле в конце концов касалось его семьи, а мы все равно должны были расстаться с ними и никогда больше не встретиться. Мы вернемся в Рим, к прежней жизни, и о нашем житье в горах останется лишь одно воспоминание; только иногда мы скажем между прочим друг другу:

- Ты помнишь Микеле?.. Интересно, что с ним потом сталось? А ты помнишь Филиппо, его жену и дочь?.. Что-то они теперь делают?

Эту ночь, несмотря на жару, мы с Розеттой спали обнявшись, потому что стреляли пушки, взрывы их снарядов слышались совсем близко, и мы решили, что если снаряд угодит в нас, то по крайней мере мы умрем вместе. Но мы так и не поспали толком, потому что каждые пять или десять минут нас будили сильные взрывы, мы просыпались, садились в кровати; ко иногда мы просыпались и без всяких взрывов: сами понимаете, причин для волнения у нас было достаточно. Розетту беспокоила судьба Микеле; теперь я понимаю, что она в противоположность мне чувствовала, что его исчезновение не было таким незначительным событием, как я старалась ее убедить. Время от времени я слышала в темноте ее голос:

- Что теперь делают с Микеле, мама? Или:

- Ты на самом деле веришь, мама, что Микеле вернется?

Или еще:

- Что-то будет с нашим бедным Микеле, мама?