Чозения

— Молодчина. Вот последний выгрузим — и я свободен. Помогайте. А что это вы одни? Гражина где?

— Разве она…

— Ну, как вы договаривались. «Изумруд» вместо субботы ушел в пятницу, она и уехала. На второй день. Я еще обрадовался, что меньше вам ждать.

— Шутите, Захар Ираклиевич… — сказал Будрис.

— Что вы, ребята! Разве этим шутят?

И Северин побелел.

Свадьба отменяется, — по инерции, ничего еще не понимая, зубоскалил Василь. — Миртовый букет выпал из рук ошеломленного жениха… — Увидев лицо Северина, охнул. — Милый… Что же это такое? А?

— Прости, пожалуйста.

— Как же это понимать? — невразумительно бормотал Денисов. — Сам же отвез. Сам уговаривал, чтобы не ждала среды. Как же так? Что же это могло случиться?

Первым опомнился Василь.

— Девочки, — окликнул он каких-то двух девиц, что дефилировали по причалу, — вот вам букеты! А встретимся в другой раз. Звоните в шедевральную газету «Маяк». Академику Павлову… Северинчик, Севочка, — черт вас знает, какое у вас уменьшительное имя?! — не вешайте римско-греческого носа…

Денисов, вон зеленый огонек. Хватайте… Сева, цапайте это четвероногое за жирный загривок и волоките на переднее сиденье. Пошли!

Они объездили в такси все гостиницы города, все отделения милиции. В пятницу не было жертв уличного движения. В пятницу в гостиницах были свободные места, но ни в одной гостинице гражданка Арсайло Гражина не останавливалась. Василь прикидывал:

— Если у нее здесь нет знакомых — значит она в тот же день уехала из города.

— Она уехала, — безжизненно сказал Будрис.

— Почему?

— Она не могла столько дней сидеть здесь, зная, что я рядом, что я жду.

— Ясно, не могла, — с преувеличенной уверенностью сказал Василь. — Не выдержала бы, это же понятно. Она откуда, Захар Ираклиевич?

Тот покраснел.

Если бы я знал тогда, когда она показывала документы. Но, мне кажется, из Хабаровского института. Да-да, именно оттуда.

— Значит, так, — сказал Павлов. — На почтамт. Сразу телеграмму в институт. Если еще там — пусть задержат даже ценой жизни. А им придется это сделать. Ибо, если не задержат, я с них эту плату жизнью сполна возьму. С процентами. Дня не прощу.

— Северине, мальчик, — сказал вдруг Денисов. — А вы не думаете, что, может, лучше не давать телеграмму? Что, может, это… сломает ей жизнь? Что она… ну, скажем, — на директора было жаль смотреть, — …замужем, или что-то в этом роде?

— И пусть сломает, — сквозь зубы кинул Павлов. — Так и надо, раз могла такое! И что вы мелете?! Что вы мелете в конце концов? Вы что, не видите, что с ним? И хорошо, если сломает! Тогда он, может, подумает-подумает да и простит ей. Правда же?

— Брось ругаться, Василь, — сказал Северин. — И не кричи на него. Она не замужем.

— Видите, святая вера, — вспыхнул «внук рабыни».

— Это не вера. Я — знаю. Но даже если бы не знал — я бы верил. Иначе это была бы чересчур большая подлость — не сказать мне. Все равно случилось бы все, как оно случилось. Но я по крайней мере знал бы, чего ждать. И ждал бы с открытым лицом. Она сказала бы. Она совсем не такая… Даже если бы я не знал.

Дав телеграмму в Хабаровск, они помчались в аэропорт. На вокзал ехать не было смысла, там не записывают фамилий.

В аэропорту они узнали, что пассажирка Арсайло вылетела в пятницу рейсом на Хабаровск.

— В тот же день была там, — хлопнул дверцами такси Павлов. — Суббота — понедельник — воскресенье — вторник… И считаю-то я по-цыгански от волнения.

— Среда, — сказал Будрис. — Прошла почти целая неделя. Ответ — хорошо, если завтра. Значит, шесть дней. Одна неделя на заявление об уходе.

— 3а две недели. А могут отпустить и раньше.

Они сняли в гостинице номер, соседний с Будрисовым, набрали в «штаб-квартиру» припасов, чтобы и на минуту не покидать ее, и засели там, ожидая звонков и телеграмм.

В тот вечер довольно крепко выпили, и, когда Василь разошелся было ругать ее, Будрис впервые не выдержал:

— Ты это брось. Не смей.

— Да что же это ей в башку дурью тюкнуло! — горячился Павлов. — На тебе, хоть стой, хоть падай. Хоть бы предупредила.

— Мы ничего не знаем, — возразил Северин. — Мы не имеем права осуждать. Ты не знаешь ее, не видел. А я — как себя… И верю как себе… Откуда нам известна ее жизнь? Раз она поступила так — значит было что-то неодолимое, значит не имела права поступить иначе. Понимаешь, лгать она не могла. Может, остаться со мною — это и было бы враньем. И потому я сам не буду и другим не позволю судить эту женщину.

Василь глянул на просветленные глаза приятеля и махнул рукой.

— Что ж ты будешь делать, если она уехала? — осторожно спросил Денисов.

— У нее есть мой адрес. И я не сменю его. Это будет единственная нить. Буду ждать. Если ей будет тяжело — она позвонит, напишет, приедет. Сама.

— А если не дождешься?