Чрево Парижа. Радость жизни

Потянулись две долгие ночи и бесконечный день – страшные часы, когда смерть обитает в доме. Казэнов приехал, но он только констатировал конец и еще раз изумился, что он наступил столь быстро. Лазар в первую ночь совсем не ложился и до самого утра писал письма дальним родственникам. Надо было перевезти тело на кладбище в Кан и похоронить его в фамильном склепе. Доктор любезно взял на себя хлопоты по выполнению всех формальностей. И только одну, тяжелую, совершили в Бонвиле, а именно объявление о смерти, которое Шанто должен был зарегистрировать в качестве местного мэра. У Полины не было приличного черного платья; она наспех смастерила себе его из старой черной юбки и шерстяной шали, из которой вышел лиф. В лихорадочной суете первая ночь и день прошли сравнительно сносно, зато вторая ночь всем показалась вечностью: слишком тягостно было ожидание следующего дня. Никто не мог спать, все двери были открыты настежь, на лестнице и на столах горели свечи, запах карболки проникал даже в самые отдаленные уголки. Все чувствовали на себе гнет несчастья, оно накладывало печать молчания, застилало туманом глаза. И каждому смутно хотелось одного – снова вернуться к жизни.

Наконец на следующее утро, в десять часов, с колокольни маленькой церкви по ту сторону дороги раздался погребальный звон. Из уважения к аббату Ортеру, который дружески отнесся к семье Шанто в эти тяжелые дни, решили отпевать тело в Бонвиле, а затем перевезти его для погребения в Кан. Едва Шанто услыхал колокольный звон, он заметался в кресле.

– Я хочу хотя бы видеть, как ее будут выносить… – твердил он. – Ах, проклятые ноги! Что за несчастье эти проклятые ноги!

Тщетно близкие старались избавить его от ужасного зрелища. Колокол звонил все чаще. Шанто сердился и кричал:

– Выкатите меня в коридор!.. Я слышу, что ее выносят… Скорей, скорей, я хочу видеть!

Полина и Лазар, в глубоком трауре и в черных перчатках, исполнили его желание. Они вдвоем подкатили кресло к лестнице. Четыре человека уже спускали гроб, сгибаясь под его тяжестью. Увидев этот гроб, деревянный, с блестящими ручками, с медной свежевыгравированной дощечкой, Шанто хотел привстать, но свинцовые ноги не повиновались ему, он так и остался в кресле. Его охватила дрожь; слышно было, как стучат у него зубы, казалось, он что-то сам себе говорит. Узкая лестница затрудняла спуск, и Шанто глядел, как большой желтый ящик медленно продвигается вперед. Когда гроб почти коснулся ног Шанто, он наклонился, чтобы прочитать надпись на крышке. Здесь коридор был шире, и носильщики быстро прошли на крыльцо, к катафалку. А Шанто все смотрел вслед, смотрел, провожая сорок лет своей жизни, свое прошлое, с хорошими и дурными воспоминаниями, о которых он горько сожалел, как сожалеют об ушедшей молодости. Позади кресла, плача, стояли Полина и Лазар.

– Нет, нет, оставьте меня… – сказал Шанто, когда они хотели снова вкатить его на прежнее место в столовую. – Ступайте, я хочу видеть.

Гроб поставили на носилки, их понесли другие люди. Процессия выстраивалась во дворе, который был запружен толпой бонвильских крестьян. Матье еще с утра заперли в сарае, и в глубокой тишине раздавался его вой. Минуш, сидя на подоконнике в кухне, удивленно смотрела на это множество людей и на большой ящик, который они увозили. Процессия долго не трогалась; кошке стало скучно, и она принялась вылизывать себе брюшко.

– Разве ты не пойдешь? – спросил Шанто Веронику, которая подошла к нему.

– Нет, сударь, – ответила она сдавленным голосом, – барышня велела мне остаться с вами.

Колокол в церкви продолжал звонить, гроб наконец двинулся со двора, сопровождаемый Лазаром и Полиной в черной одежде, под яркими лучами солнца. Кресло калеки стояло, как в раме, в открытых дверях дома, и Шанто смотрел вслед удаляющейся процессии.

VII

Похороны, разные формальности, а затем кое-какие дела задержали Полину и Лазара в Кане на двое суток. Перед отъездом они еще раз побывали на кладбище. Когда они возвращались домой, погода резко переменилась; с моря дул сильный, порывистый ветер. Они выехали из Арроманша под проливным дождем, и шквал был уже так силен, что чуть не срывал верх с кабриолета. Полина вспомнила свое первое путешествие, когда госпожа Шанто привезла ее из Парижа: была точно такая же буря; бедная тетя не позволяла девочке высовываться из экипажа и все укутывала ей шею шарфом. Лазар тоже задумался, сидя в своем углу, вспоминая, как мать всякий раз, когда он возвращался домой, нетерпеливо поджидала его на этой самой дороге, чтобы поскорее обнять. Как-то раз, в декабре, она прошла пешком два лье и встретила его вот тут; она присела отдохнуть на меже. Дождь лил не переставая. Молодые люди не обменялись ни единым словом за все время пути из Арроманша до Бонвиля.

Когда они приехали, дождь немного утих, но зато ветер так усилился, что кучеру пришлось слезть с козел и взять лошадь под уздцы. Наконец экипаж остановился у ворот; в эту минуту мимо них пробежал рыбак Утлар.

– Эй, господин Лазар! – крикнул он. – На этот раз все пропало! Море сносит всю вашу стройку!