Чрево Парижа. Радость жизни

Отныне он стал ждать конца; грудь его мучительно сжималась, словно скованная железным обручем. День казался вечностью и все-таки проходил, а Лазар не замечал, как текли часы. Он не помнил, что делал в этот день: он то поднимался наверх, то опять спускался, глядел, как зыблется огромная морская пелена, и окончательно впадал в отупение. Неумолимый ход минут воплощался порой в образ низвергающейся гранитной громады, которая все увлекала с собой в бездну. Иногда он приходил в неистовство и жаждал, чтобы конец наступил и он мог отдохнуть от этого страшного ожидания. Около четырех часов он опять поднялся к себе наверх и почему-то вдруг вошел в комнату матери: ему захотелось еще раз взглянуть на нее и поцеловать. Но когда Лазар склонился над ней, она даже не подставила ему щеки усталым движением, как делала в начале болезни; она продолжала без устали разматывать запутанный клубок слов. Быть может, она его уже не видела. Это тело, это свинцовое лицо с почерневшими губами уже не было его матерью.

– Уходи отсюда!.. – ласково сказала ему Полина. – Еще не время, уверяю тебя.

И Лазар вместо того, чтобы пойти к себе, убежал. Он вышел, унося с собой страдальческий, неузнаваемый образ. Полина сказала ему неправду: смертный час наступил. Но Лазар задыхался, его тянуло на простор, и он бежал, как сумасшедший. Это был последний поцелуй! Мысль, что он никогда больше не увидит матери, жестоко потрясла его. Вдруг ему почудилось, что кто-то бежит за ним. Он обернулся и увидел Матье, который старался догнать его, с трудом передвигая отяжелевшими лапами. Лазар пришел в беспричинное бешенство, схватил камень и, ругаясь, кинул в собаку, чтобы прогнать ее домой. Пораженный Матье сначала отошел от Лазара, но затем обернулся, глядя на него кроткими глазами, в которых, казалось, блестели слезы. У Лазара не хватило духу прогнать пса, который следовал за ним поодаль, точно не хотел оставлять его одного в горе. Необъятная морская ширь также раздражала Лазара. Он побрел в поля, ища укромный уголок, где мог бы чувствовать себя в уединении, вдали от всех. Так бродил он до самой ночи, шагая по вспаханным полям и перебираясь через живые изгороди. Измученный, он наконец пошел домой, как вдруг его глазам предстало зрелище, при виде которого его охватил суеверный ужас. Большой тополь, одинокий и черный, высился на краю пустынной дороги. Взошедшая луна стояла прямо над ним, бросая на него желтоватый свет. Дерево показалось юноше громадной свечой, стоящей в сумерках у изголовья исполинской покойницы, распростершейся на равнине.

– Идем, Матье! – крикнул он сдавленным голосом. – Скорей домой!

И он вбежал в дом так же стремительно, как и покинул его.

Пес робко приблизился к Лазару и стал лизать ему руки.

Несмотря на то что ночь давно уже наступила, на кухне не было огня. Там было темно и пусто, лишь на потолке виднелся красноватый отблеск от углей в очаге. Мрак испугал Лазара, он не решался идти дальше. Стоя посреди кухни, где в беспорядке валялись горшки и тряпки, растерянный Лазар прислушивался к звукам, наполнявшим дом. За стеной раздавалось покашливание отца, которому аббат Ортер что-то тихо твердил. Но больше всего пугали Лазара торопливые шаги и шепот на лестнице; с верхнего этажа доносился непонятный шум и приглушенная суета, будто там спешили завершить какое-то дело. Он боялся подумать: неужели все кончено? И он застыл на месте, не имея сил пойти убедиться, так ли это. В это время он увидел Веронику. Она вбежала, зажгла свечу и быстро выбежала, даже не взглянув на него, не сказав ни слова. Кухня, на минуту осветившаяся, снова погрузилась во мрак. Топот ног наверху утих. Опять показалась Вероника; на этот раз она прибежала за глиняной миской, все такая же растерянная и молчаливая. Лазар больше не сомневался: все кончено! Тогда он в изнеможении присел за стол и в темноте стал ждать, сам не зная чего. В ушах у него звенело от воцарившейся вокруг глубокой тишины.

А там, наверху, уже два часа подряд тянулась страшная, жестокая агония, приводившая в ужас Полину и Веронику. Вместе с предсмертным хрипом появилась боязнь отравления. Госпожа Шанто приподнялась, она по-прежнему сыпала словами, мало-помалу впадая в неистовство. Она пыталась выскочить из постели, убежать из дому, где кто-то собирался ее убить. Полина и Вероника должны были приложить все свои силы, чтобы удержать ее.

– Оставьте меня, вы меня погубите… Я должна уехать сию минуту, сию минуту.

Вероника старалась ее успокоить:

– Сударыня, посмотрите на нас… Ну разве мы можем причинить вам зло?

Умирающая на минуту притихла, обессиленная. Она как будто что-то искала в комнате блуждающими, мутными глазами, которые, вероятно, уже ничего не видели. Затем она снова начала:

– Заприте бюро! Они в ящике!.. Вот она поднимается! О, мне страшно, говорю вам, что слышу ее шаги. Не давайте ей ключ, отпустите меня сию минуту, сию же минуту!..

Она билась на подушках. Полина старалась удержать ее:

– Тетя, успокойся! Здесь никого нет, здесь только мы.