Чрево Парижа. Радость жизни

Но Луиза не успокаивалась. В ее криках слышалась ужасная мука. Она цеплялась за мебель. Слова ее становились бессвязными и порой походили на бред. Чтобы успокоить Полину, акушерка объяснила ей вполголоса, что предродовые боли бывают иногда сильнее, чем самые родовые муки. При первом ребенке они могут длиться дня два. Она боялась одного: как бы воды не прошли до приезда врача. Тогда ему придется делать операцию, которая представляет известную опасность.

– Нет, это невыносимо, – задыхаясь, повторяла Луиза. – Это невыносимо… Я умираю…

Госпожа Булан решила дать Луизе двадцать капель лауданума на полстакана воды, затем попробовала растереть ей поясницу. Несчастная женщина, выбившись из сил, покорялась всему. Она уже не просила больше Полину и Веронику выйти, а только прикрывала халатом свою наготу, судорожно сжимая его полы. Но растирание не надолго помогло Луизе; снова начались ужасные схватки.

– Подождем, – стоически заявила госпожа Булан. – Больше я абсолютно ничем не могу помочь. Надо предоставить природе делать свое дело.

Она даже прочитала целую лекцию о хлороформе, к которому, как представительница старой школы, питала отвращение. По ее словам, роженицы мрут как мухи в руках врачей, применяющих это зелье. Страдание необходимо, женщина под наркозом никогда не может так благополучно разродиться, как в полном сознании.

Полине приходилось читать как раз обратное. Но она не стала спорить с акушеркой. Сердце у нее разрывалось при виде того, что сделало страдание с Луизой: она потеряла всю свою былую привлекательность – прежняя очаровательная блондинка постепенно превращалась в какое-то отвратительное существо, не внушавшее ничего, кроме жалости. И в душе Полины поднимался гнев против страдания: ей страстно хотелось раздавить, уничтожить его, словно врага, если бы только она знала, как это сделать!

А время все шло. Было уже около двух часов ночи. Луиза несколько раз спрашивала о Лазаре. Ее обманывали, говорили, что Лазар остался внизу – он потрясен и боится взволновать ее. Впрочем, Луиза потеряла всякое представление о времени; часы проходили, и каждая минута казалась ей вечностью. Она была уверена, что ее страдания никогда не кончатся и что все окружающие виноваты в этом: они желают ей зла, не стараются избавить ее от мук. Луиза сердилась на акушерку, на Полину, на Веронику, упрекая их, что они ничего не смыслят и ничего не умеют делать.

Госпожа Булан молчала. Она украдкой поглядывала на часы, хотя и не ждала доктора раньше, чем через час: она хорошо знала свою лошадь. Между тем акушерка заметила, что расширение шейки матки закончилось; скоро должны пройти воды. Поэтому она уговорила молодую женщину лечь и предупредила ее:

– Не пугайтесь, если почувствуете себя мокрой… И умоляю вас, не шевелитесь! Я предпочитаю теперь не спешить.

Луиза несколько секунд лежала неподвижно. Она напрягала всю свою волю, стараясь сопротивляться непрерывным, беспорядочным схваткам; от этого боль еще усиливалась, и наконец Луиза почувствовала, что не может больше терпеть, и в отчаянии сорвалась с кровати. В тот миг, как ступни ее коснулись ковра, послышался глухой звук лопнувшего пузыря, и на ноги ей хлынула какая-то влага. На халате расплылось два больших пятна.

– Так и есть! – сказала акушерка и выругалась сквозь зубы.

Хотя Луизу и предупредили, она замерла на кровати и, дрожа, смотрела, как отходят воды; она думала, что сейчас потоком хлынет кровь и зальет халат и ковер. Пятна, однако, оставались бесцветными, хлынувший поток внезапно остановился; Луиза успокоилась. Ее снова быстро уложили в кровать. И вдруг она почувствовала себя так хорошо, что сразу повеселела и, радуясь неожиданному облегчению, с торжеством проговорила:

– Вот это-то меня и мучило! Теперь я уже не чувствую никакой боли, все прошло. Я отлично знала, что не могу родить на восьмом месяце. Это будет только недели через четыре… Никто из вас ничего не понимает.