Чрево Парижа. Радость жизни

Лиза рассмеялась в свою очередь. Мутон, у которого под носом стояло блюдо с фаршем, почувствовал, вероятно, неприязнь и отвращение к этой груде мяса. Он поднялся и стал скрести лапой стол, как будто желая зарыть блюдо с той поспешностью, с какой обычно кошки стараются закопать свои нечистоты. Потом кот повернулся к фаршу спиной и лег на бок, потягиваясь, полузакрыв глаза и нагнув в блаженной неге голову. Тогда все стали расхваливать Мутона: кот никогда не ворует и его можно спокойно оставлять около мяса. Полина сбивчиво рассказывала, будто он лижет ей после обеда пальцы, лицо и не царапается.

Но Лиза вернулась к вопросу о том, можно ли пробыть трое суток без еды. Это немыслимо.

– Нет, – сказала она, – я этому не поверю… Впрочем, никому и не приходилось голодать по три дня. Когда говорят «он умирает с голоду» – это только так говорится. Все голодающие хоть сколько-нибудь да едят… Совсем нечего есть разве только всем покинутым, погибшим людям…

Она, вероятно, хотела прибавить – «негодным бродягам», но, взглянув на Флорана, сдержалась. И презрительная гримаса на ее губах, и ее ясный взгляд прямо говорили, что одни лишь мерзавцы могли голодать таким беспутным образом. Человек, способный пробыть три дня без пищи, был в ее глазах положительно опасным существом, потому что порядочные люди, несомненно, никогда не попадают в подобное положение.

Флоран задыхался теперь от жары. Плита, куда Леон подбросил несколько совков каменного угля, сопела против него, как задремавший на солнышке певчий. Духота в кухне усиливалась. Огюст, взявшийся наблюдать за котлами с топленым салом, обливался потом, а Кеню, вытирая рукавом лоб, дожидался, пока кровь станет достаточно жидкой. Всеми овладела сытая сонливость. В воздухе веяло пресыщением.