Чрезвычайные обстоятельства

Абдуль-Вахид находился уже в хаде – афганской безопасности. Скляренко написал в хад запрос, получил добро и через пару дней сидел в небольшой строгой комнате, напоминающей приемный покой хорошей больницы.

У длинного дивана, накрытого ковром, стоял столик с изюмом, орехами и двумя чашечками кофе – это было выставлено для подполковника и следователя – старшего офицера; Абдуль-Вахиду и переводчику, сидевшим напротив на мягкой кожаной кушетке, изюм и кофе не были положены. Лицо Абдуль-Вахида было непроницаемо, спокойно, задумчиво – это было лицо человека, приготовившегося к смерти; «не лицо, а маска», но потом Скляренко заметил, что отрешенность Абдуль-Вахида была живой, лишенной скорби.

– Ты готов отвечать на вопросы? – спросил Абдуль-Вахида переводчик.

Тот приподнял плечи, обтянутые вязаной кофтой, отозвался, глядя куда-то вдаль, за пределы этой комнаты:

– Да.

Переводчик кивнул подполковнику:

– Пожалуйста, задавайте вопросы! – переводчик был вежлив и бесстрастен, и лицо имел такое же отсутствующее, со взглядом внутрь и одновременно вдаль – незрячий взгляд был и у Абдуль-Вахида: выходит, что исламская вера ставила печать на всяком мусульманине независимо от того, по какую сторону баррикад он сражается за Аллаха.

Скляренко думал о том, сколько же стоит кофта, в которую одет Абдуль-Вахид, – бывший мулла кутался в нее, как в шкуру, видать, ему было холодно, студь пандшерских скал проникла ему в кости, в лёгкие, в кровь – и без пули, которую Абдуль-Вахид получит по приговору трибунала, он умрет. Мулла не был жильцом. Кофта его была связана из отличной английской шерсти – мягкая, толстая, ласковая, как бывает ласкова любимая одежда. И дорогая. «Дорогая» – это сколько в переводе на афганские «тити-мити»?

– Скажите, вы убивали людей? – спросил Скляренко.

– Нет, – спокойно, с достоинством произнес Абдуль-Вахид, вытянул ногу, из-под штанины показалась искусственная кость протеза. Костыль с упором для подмышки и стальной скобой, поддерживающей локоть, не дающей ему в движении сгибаться и уходить назад, он устроил между коленями, взялся обеими руками за лакированный стволик костыля, как за дубинку. – Я – командир, – сказал он, – а убивают солдаты.

– Советские пленные попадались?

– Попадались. Но я был против издевательств над ними, о чем не раз заявлял Ахмад-Шаху. Был даже случай, когда раненому офицеру-шурави я послал французского врача.

«Дорогие кофты ты носишь, гад, – подумал Скляренко, поерзал щеточкой усов, – сколько же стоит такая кофта, а?» – почему-то этот малый ничтожный вопрос вызывал у него особый интерес, Скляренко даже не знал, почему именно – и нет бы ему встряхнуться, подосадовать, изгнать все лишнее из головы, но он не делал этого: не время и не место.

– В шурави, значит, не стрелял? – задумчиво произнес Скляренко.

– Нет, – твердо произнес Абдуль-Вахид, тяжелая лобная кость, на которой, будто трава, проросли густые брови, раздраженно покраснела. Брови у него сходились на переносице, чуть редели в месте стыка, но только чуть – если бы не глубокая поперечная складка, вообще бы составляли единый длинный газон.

Скляренко слышал, что сросшиеся брови – примета убийц, жестоких людей, способных пролить кровь. Бог отмечает этой броской деталью. Несколько раз Скляренко садился перед зеркалом, рассматривал свое лицо – нет ли у него этой ужасной приметы? – и облегченно вздыхал, когда не находил.

– Врет, – по-русски произнес следователь.

– Я знаю, – сказал Скляренко.

Накрыли Абдуль-Вахида в горах, в пещере вместе с телохранителями. Пещера эта поднималась над тропой на двенадцать метров, забирался туда Абдуль-Вахид по веревочной лестнице. Когда шла чистка ущелья, он нырнул в обустроенный, с мягкой мебелью каменный скрадок, лестницу поднял, рассчитывая там отсидеться, но его выдал один из афганцев.

Пещеру брали штурмом, полили ее таким огнем, что наружу вылетели только поролоновые лохмотья – остатки мягкой мебели. Абдуль-Вахид с телохранителями отстреливался до последнего патрона – лично убил одного советского офицера, одного афганца и ранил двух сержантов-шурави. Стрелял он из старого надежного маузера до тех пор, пока не кончились патроны. Оружие у него выбили из рук ногой.

Скляренко задал еще несколько малозначительных вопросов. Стрелял ли Абдуль-Вахид из маузера по мишени, а если стрелял, то сколько выбивал, есть ли у него в роду больные чахоткой, в каких странах мулла побывал, видел ли когда-нибудь паровоз либо тепловоз и так далее. Абдуль-Вахид на все отвечал серьезно. Ни один мускул не дрожал у него на лице. Скляренко пил крохотными глотками горчайший кофе, ел орехи с изюмом, брал одну крупную черную изюмину, клал ореховое зерно, сверху накрывал плоской светлой изюминой, получался вкусненький бутерброд, ладно и точно сочетающийся с глотком кофе. Не дураки все-таки живут на Востоке.

Запах кофе дразнил узника, его точеный нос с широкими расплющенными ноздрями коренного африканца старался уходить от запахов, но как можно уйти от духа напитка, если он наполнил всю комнату?