Чрезвычайные обстоятельства

В госпитале ему пришло известие, что он получил звание капитана, и когда Дадыкину принесли выстиранную, от носки мягкую, словно бумага, форму, он с удовольствием прикрепил к погонам еще по одной звездочке – как всякий офицер, ротный имел в запасе джентльменский набор на случай повышения, подосадовал только, что новые звездочки отличаются от старых, выцветших – лаковые, необтершиеся, темные, сразу видно, что человек только что обрел новое звание и новые хлопоты, но огорчался Дадыкин недолго, вскоре забыл о разнотоне на погонах.

Уходя из госпиталя, он на несколько минут задержался в вестибюле, заставленном «наглядной агитацией» – тут были и стенды с фотографиями героев-афганцев, и Доска почета, и разные политико-воспитательные плакатики, составленные без ума и сердца, как вообще часто нашу агитацию составляют без ума и сердца – топорно сделана, топорно преподнесена, словно бы насмех. Дадыкина задержала не «агитация», а большое, вырезанное из хорошего дерева панно, занявшее полстены.

Панно привезли в госпиталь ночью на двух «бетеэрах». Привезли неизвестно откуда – адрес художника никто не обнародовал, – к утру смонтировали и днем госпиталь уже любовался резным деревом.

Дадыкин восхищенно поцокал языком:

– Сильна арча! – панно было сделано из арчи, – похоже, из одного спила, без подклеек и вставок – цельный кусок; ротный прикинул: арча в диаметре была не менее пяти метров.

К вечеру в часть должны были пойти вертолеты, время у Дадыкина еще имелось и он, не опасаясь, что его подстрелят – необмятого, невооруженного, пахнущего карболкой после госпиталя, с новенькими звездочками на кургузых, воробьиными крылышками вставшими на плечах погонах, пошел в город: надо было людей посмотреть, себя показать. Когда ему еще доведется быть в Кабуле?

Старый фельдшер попытался остановить Дадыкина:

– Ты б, капитан, пересидел это время в госпитале. Неровен час – подстрелят или в спину ножом ширнут.

– Мне госпиталь вот уже где, – Дадыкин приложил руку к горлу. – Не могу сидеть.

– Ну смотри! Только имей в виду – обстановка опасная. Лавочники свои дуканы позакрывали, это означает – что-то будет. У них разведка получше нашей.

– Все равно пойду в город, – Дадыкин настаивал на своем, – от запаха лекарств мутит… Извини, отец!

– Ничего. Но засекай – как только вокруг тебя начнет собираться хоровод – сразу отмахивайся вещмешком. И ори – зови на помощь!

– Понял, – сказал Дадыкин.

– Вчера нашего майора на Грязном рынке убили. Точно так же – появились несколько людей, начали ходить около него кругами, один-два человека отвлекали майора, а остальные круги вертели. А потом все врассыпную – никого из них не нашли. Только вот майор остался лежать. С ножом в спине. Сам лежит, а нож между лопаток.

– Понял!

– Если бы ты был в штатском – другое дело, – шансов уцелеть больше.

– Понял!

– Оставайся, капитан! Пережди. Опасно тебе сейчас одному в городе. Людей из дуканов выкрадывают – замрет какой-нибудь ротозей у прилавка, а ему мешок на голову – и в Пакистан. Гражданским выдают пистолеты прямо в аэропорту. Оставайся!

– Нет, – с тихой улыбкой отказался Дадыкин, он уже настроился на город, на праздную толпу, которую видел из ворот госпиталя, на базар, на шашлык с дымком, – он уже чувствовал, осязал, ел этот шашлык, и рот его был полон слюны, он также рассчитывал на отдых где-нибудь в тенистом уголке, на общение с афганскими «ба-чатами» – крикливыми востроглазыми пацанами, на возврат в прошлое.

– Ладно, – посмурнел старый фельдшер, который видел в лопоухом капитане своего сына. – Только на Грязный рынок не ходи. На Зеленый рынок можно, на Грязный нельзя. Туда нельзя даже штатским – посольство запретило.

– Из-за убийства майора?

– Наверное.

Никто не тронул Дадыкина в городе, опасения фельдшера оказались напрасными. Хотя ротный и поймал, несколько косых настороженных взглядов, но до конца разобраться в том, кто именно смотрел, не смог – толпа всегда бывает многолика, взгляд у нее ускользающий – порою и зацепиться бывает не за что, – ничего не мог сказать Дадыкин людям, которые на него смотрели не так. Да и если бы и сказал, то все равно это было бы как обращение к китайцам или к туарегам.

В конце дня Дадыкин завернул в штаб, благополучно прошел через посты – а ведь могли и задержать, в госпитале он себя в порядок не мог привести так, как в части, – но ничего, пронесло, постучал в дверь, на которой была прикреплена табличка: «Подполковник Скляренко Э. М.». Не дожидаясь ответа, вошел.

Хозяин недовольно повернул к нему голову. Был Скляренко загорел, свеж, немного пополнел – человек изменился, это Дадыкин отметил сразу, – совсем не похож на того подполковника, что прилетал к нему в роту за погубленными ребятами.

– А почему без спроса, капитан? – скрипуче, каким-то сонным голосом спросил Скляренко.

– Извините, но я стучал, товарищ подполковник.

– А если б я раскладывал здесь секретные документы?

– Еще раз извините, товарищ подполковник.

– Что у вас?

– Вы меня помните, товарищ подполковник?

– Помню, – буркнул Скляренко, вгляделся в Дадыкина, сжал глаза. – Только вы, кажется, старлеем были?