Философские труды авторитарны. Закрыты, сжаты, массивны. Хайдеггер. Гегель. Кант. Давящие авторитетом фолианты, написанные для скудных ландшафтов, для прогресса буржуазного общества, на все последующие века. Адорно. Шопенгауэр. Фуко. Классики, оставившие после себя поистине великие труды. Эти книги — настоящий оплот маскулинности. Нормальные люди это читать не могут!
По крайней мере Ян не смог. Чтение само по себе не вызывало у него трудностей. Однако сесть за стол и открыть подобную книгу было невыносимо, даже если Ян в подробностях представлял торжественное начало такого чтения: отключив телефон и почистив зубы, он садится за чистый письменный стол, кладет книгу перед собой, раскрывает ее и начинает читать введение, чтобы ощутить весь драматизм приближения к знанию мастера. Известность писателя (писательницы вызывали у него меньший отклик) и форма книги были для Яна принципиально важны. Он должен был начать с самого начала и затем страница за страницей прочитать книгу от корки до корки. Параллельно он должен был читать еще десять книг, необходимых для полного погружения в основную. Авторитет философских работ предписывал действовать именно так. Яну это не удалось.
Во время учебы Яну приходилось постоянно и много читать. Ему не нужно было осваивать крупные произведения, но различных выдержек и эссе насчитывалась уйма. Торжественным было и это чтение, даже если в его распоряжении была лишь черно-белая ксерокопия. Среди однокурсников Яна знакомство с философскими работами считалось хорошим тоном. Философия играла важную роль всюду, где шли политические дискуссии, велись беседы о концептуальном искусстве и контрмоделях представителей эго-искусства и заходила речь о политически ответственных, антиколониальных и антирасистских акциях. Ян чувствовал себя в своей стихии во время дискуссий и без философской литературы, но осознавал, что ее чтение было важным и в то же время приятным занятием. Однако у него не получалось это делать. Так повелось еще со школы: когда ему говорили, что нужно что-то прочитать, внутри него словно медленно начинала закрываться стальная дверь. Затем она захлопывалась окончательно. Это было печально, так как Ян знал, что, возможно, за этой стальной дверью находилось нечто важное, даже потенциально способное доставить ему удовольствие.
После учебы, которую ему тоже удалось благодаря доброте преподавателей закончить без чтения философских трудов, Ян продолжил читать только случайные тексты, обнаруживаемые им в интернете или на страницах журналов. Однако на тридцать пятый день рождения кто-то подарил ему небольшую брошюру — «Ризому»[41]
Гваттари и Делёза. Это была тонкая, потертая книжка, и она сразу ему понравилась. На следующее утро «Ризома» будто сама проскользнула в рюкзак. В поезде она будто сама раскрылась, и Яну не оставалось ничего другого, как приступить к чтению. Заключенные в книге мысли били ключом: авторы снисходительно критиковали господство древовидных структур, и все, что было бы однозначно, иерархически выстроено и замкнуто в себе. Вместо этого намного лучше, по их мнению, мыслить категориями множеств, животных и растений, соединений и ризом.Принцип множественности: именно тогда, когда многое действительно рассматривается как субстантив — множество, или множественность, — нет более никакого отношения с Одним как с субъектом или объектом, как с природной или духовной реальностью, как с образом и миром. Множества ризоматичны, они изобличают древовидные псевдомножества. Нет единства, которое служило бы стержнем в объекте или разделялось бы в субъекте. Нет даже такого единства, которое было бы выкидышем в объекте и «вернулось» бы в субъект. У множества нет ни субъекта, ни объекта, есть только определения, величины, измерения, способные расти лишь тогда, когда множество меняет свою природу (следовательно, законы комбинаторики пересекаются с множеством)[42]
.Ян сразу же невольно подумал о нарисованных от руки анимационных фильмах. На следующей странице Ян увидел отрывок, который ему особенно понравился, хотя он не смог бы внятно объяснить почему: