Чтение с листа

…На обратном пути ей пришлось торчать два с лишним часа в аэропорту – задержка рейса. Загорелая толпа неуловимо отличалась от той, на море. Движения стали резкими, в глазах пряталось раздражение – мыслями они все уже были дома, в буднях и заботах. И Вета решила поступить назло всему: принять ожидание как подарок, два лишних и притом последних, самых сладких часа отдыха. Не задумываясь и не считая оставшейся в кошельке валюты, она выпила кофе в одном кафе и съела мороженое в другом, в дьюти-фри купила бирюзового цвета шарфик и долго перебирала всякие сувенирные безделушки, готовая позволить себе любую, на которую упадет глаз. Но так ни на чем и не остановилась.

Московская квартира в первую минуту показалась ей маленькой и убогой. Всяк сверчок знай свой шесток! Сюда бы машину стройматериалов да Перикла с Ахиллесом на пару недель… Но уже через час, готовя омлет на кухне, где могла бы всё делать с закрытыми глазами, она радовалась, что наконец дома.

А бирюзовый шарфик как по заказу подошел к серьгам и кулону, которые через шефа передала ей хозяйка белоснежной виллы.

Репетиция войны 2010

Облегчения не наступало даже ночью. Вета заворачивалась во влажную простыню, но не успевала заснуть, как она уже высыхала от ее горячего тела, и опять пекло, душило. Спасение было на работе – кондиционеры исправно гнали холод и, несмотря на предупреждения о простудах и даже воспалениях легких, все упорно нажимали и нажимали на заветную кнопочку, пока не доходили до самой ледяной струи. А вот в метро и дома, вечером и в выходные был сущий ад. У Веты на антресолях нашелся допотопный вентилятор – хоть какое-то колебание воздуха. Она пыталась отогнать мысли о прохладе увитой плющом дачной террасы, но они и зимой все эти годы ее не отпускали, что уж говорить о жаре. Хотя, если честно, там сейчас едва ли не хуже, чем в Москве. Уже проходили такое, в семьдесят втором.

Вета вынула из холодильника бутылку воды (велели не пить ледяного, но кто же слушается!), солнце пробивалось сквозь серую мглу, и впереди еще целый вечер. Невыносимо… Она накинула сарафан и опять, как вчера, спустилась на улицу, судорожно глотнула раскаленное марево и нырнула в подвальчик скверной кафешки с непонятным в глубине московских Черемушек именем «Утопия». Всплыло из филологического прошлого, из курса «зарубежки» про Томаса Мора (как раз попался на экзамене): «несбыточная мечта», «место, которого нет» и в то же время «благословенная, идеальная страна». Да, это сейчас было идеальным местом: тихая музыка, а главное – прохлада. С трудом найдя свободный столик, Вета заказала, конечно же, мороженое – в такую жару не располнеешь.

Ковыряя ложечкой клубничный слой, из-под которого проглядывал кофейный, Вета размышляла, как долго прилично сидеть с этой вазочкой, больше ничего не заказывая. Она обожала мороженое, но мама считала его вредным, как все сладкое, а потому дома оно бывало нечасто. Однажды они с отцом (Вета так и не вспомнила, по какому поводу) попали в центр, на улицу Горького. Было ей лет двенадцать, и отец вдруг сказал: «А давай пойдем в кафе-мороженое?» Вета аж подпрыгнула от восторга. И вот подошли они к кафе «Север», а на двери объявление «Закрыто на учет». Вета чуть не расплакалась, а отец пошутил: «Представляешь, мороженое учитывают, учитывают, а оно течет, течет…» и в утешение купил ей эскимо на палочке.

Папа к жаре был привычен – десять лет прожил в Средней Азии, да и потом часто ездил туда в командировки и всегда, даже зимой, привозил перевязанные стеблями тростника дыни, истекавшие соком, когда в них вонзали большой нож с потемневшей деревянной рукояткой.

Вете показалось, что официантка уже покосилась на опустошенную вазочку, проходя мимо, и она заказала кофе с эклером, хотя ей совершенно ни того, ни другого не хотелось. Из командировок папа присылал фототелеграммы – забытый сегодня вид связи. Были они трех, кажется, размеров: узкие полоски, прямоугольники пошире и большие – почти в тетрадный лист. Такую он прислал только однажды, когда Вета получила аттестат зрелости, как раз, кстати, в прошлую жару в семьдесят втором. Отец растрогался, что у него такая взрослая дочь, вот уже школу кончила, и целый напутственный трактат сочинил. Вообще, сложись жизнь по-другому, быть ему гуманитарием, а не инженером-мелиоратором. В отличие от мамы, он Вету от филфака вовсе не отговаривал. Почерк у него был мелкий, странно детский, школьный, как в прописях, только у буквы «д» закорючка смотрела вверх, и строчки ползли вслед за ней.