Чтение с листа

«Везде валялись трупы, а я-то, господи, мальчишка, только-только в институт поступил. Но все думал: „А каково было моим ровесникам на войне?“ В город пригнали солдат целых четыре дивизии, а мы как бы им в помощь, и нам тоже давали стакан спирта каждые три часа. Я уж на что непривычен был – не пьянел. Просто тупел и как машина в полном оцепенении продолжал день и ночь разбирать завалы. Руки тоже мыли спиртом. Тела были распухшие, октябрь, но днем еще жара, противогазов почему-то не было, так солдаты придумали привязывать под нос марлевые мешочки с ванильным порошком, чтобы запах трупный отбивать».

Была глубокая ночь. Вета сидела на полу и под скрипящее жужжание почти бесполезного вентилятора рылась в ящике стола. Она искала ту фототелеграмму, которую помнила почти наизусть, а наткнулась на пачку папиных писем. Он любил писать из командировок и однажды, попав в город своей юности Ашхабад, подробно описал ужас землетрясения. После его смерти мама давала ей читать эти письма, но только теперь, господи, тридцать лет прошло! – она, уже постаревшая, поняла, что отец в сорок восьмом году действительно был мальчишкой.

«Я жил в западной части города, она меньше пострадала, хотя саманные домишки, как карточные, сыпались. Да и новые здания многие рухнули. Было тогда не до смеха, но вот что интересно: одно из немногих в центре зданий уцелевших – общественный туалет у Академии наук. А все потому, что был он абсолютно круглой формы. Это случилось около часа ночи, а я не спал, любил тогда ночами заниматься. И вдруг какой-то гул, люстра зашаталась, со стола все полетело – и вспышка! Что я успел подумать? „Война! Бомбежка!“ Я-то их не видел, но все мы еще тогда этим жили, не отошли. Не помню, как на улице оказался, не знаю, зачем выскочил, но тут толчок меня отбросил, и дом рухнул».

Вета в очередной раз пошла в ванную и намочила простыню. Когда еще отец велел пить зеленый чай! Заварила. Сон не шел. Давным-давно, муж был жив, наверное, году в девяностом, когда талоны были на водку и сахар, вдруг выдали им в ЖЭКе тоже талоны на какие-то промтовары. Купила она тогда чайный сервиз – страшненький, да и не очень нужен был, но как не взять! Оставались «не отоваренные» (в словаре надо делать пояснение «устаревшее») на полотенца. И тут у нее украли кошелек. А, может быть, и потеряла, но не так обидно было думать, что украли. И что-то настроение было скверное – она так плакала… Кошелек облезлый, денег в нем три копейки, а вот талоны… Она вдруг почувствовала, что такое в войну потерять хлебные карточки – ужас, о котором столько читала.

«Это потом вспомнили, что тем вечером собаки жалобно выли, коровы мычали и бодали друг друга, куры взлетали на крыши. А аксакалы заметили, что змеи и ящерицы ушли из нор».

Вета почувствовала, что сон таки сморил ее. Аккуратно сложила письма, завернула их в какую-то пестрящую объявлениями рекламную газетенку и крест-накрест заклеила скотчем. Не дозрела она пока до воспоминаний.

Надо же! Даже ящерицы чуют беду. А она, Вета, ни одной беды в своей жизни предвидеть не смогла!

Репетиция тайны 2011