Что было бы, если бы смерть была

Как родники из-под моих веков,
Их души вырывались из оков,
Распахиваясь словно веки.
Такое есть величие в человеке,

Когда душа вдруг возлетит по птичьи,

И сверху соловьино оглянется…
Он пробивается не часто,
Он даже родником не назовется,

Тот чистый хруст костей среди войны.

Я не хочу платить такой цены,
Чтобы добиться утоления жажды
(чтоб соловьино улыбались даже пасти).

Война есть грязь, и только её части,

Случается, душой озарены.

Так версифицировалась прошлая реальность, становясь реальностью настоящей: Перельман шёл по воображаемому Крещатику, а где-то «там и сейчас» людей убивали, и им не было дела, что потом когда-нибудь мы заберем у их убийц наш Киев.

Перельман, что шёл по советскому Крещатику, прекрасно понимал, насколько всё происходящее является иллюзией, одной из версифицированных реальностей.

Тем не менее убийства были реальны, жизни людей прекращались. И много их будет насильственно прекращено (без должного этому насилию противостояния): встреча с Хельгой и беседа с Топоровым и Кантором произошли лет на десять раньше начала русской спецоперации на Украине.

Разумеется, Перельман мог (бы) переместиться и во время операции, и даже после неё. Но показать, как и почему ad marginem столь чреват откровенным бесовством, было удобней именно сейчас, когда бесовство откровенно взращивается.

Да и возможно ли было (передвинув стрелку на мониторе) изгнать беса из человека? Изгнать, не убив человека.

Вряд ли.

А если нельзя, возможно ли (сдвинув стрелку на мониторе) было бы человека воскресить? И какое «здесь и сейчас» для их воскресения – выбрать, но – так, чтобы их тотчас опять не убили? Ведь на Украине (ad marginem огранриченного сознания) – ищут какой-либо определённой веры, для-ради самооправдания.

Перельман сразу бы добавил: простой веры.

Эта вера всё объясняла. Сокрушить эту веру (как, впрочем, и любую) было невозможно. Зато возможно забросить невод. Виртуальную сеть, то есть – пусть весь мир погрузится в наши версификации!

Или виртуальные сети не в нашей власти? Душа Перельмана у монитора вновь двинула стрелку курсора.

Перельман (родом из Санкт-Ленинграда) шёл по «когдатошнему» Крещатику. Советский Союз еще не был разрушен. Украина ещё была самой богатой и передовой республикой, а не упертым Диким Полем.

Сам Перельман тоже был не то чтобы исчезающе молод, но – совершенно юн и невежествен, годами лишь немного старше того мальца из ресторана на Невском. Зато внешней миловидностью ничуть не уступал…

Ну вот, только помянешь черта! Малец объявился идущим с Перельманом бок о бок! И с чего это он оставил полезных гениев в Санкт-Ленинграде?

Верно, у него были резоны.

А потом он даже ладошку протянул и взял его за руку. Перельман руки не отнял, но не оставил своей мысли (помятуя об оставленной в Санкт-Ленинграде Хельге) найти себе в Киеве по душе Дульсинею.

Хоть и молод оказывался в Киеве Перельман, но – помнил, что мужчина определяет себя только посредством женщины (и реальной женщины, и ирреальной женщины).

При этих словах шедший с ним по Крещатику малец (напомню, в ресторане на Невском даже рас-целованный Перельманом) позволил себе усмешечку. Перельман усмешечку заметил, но не озаботился ею, а стал жадно Крещатик (тогдашний, ныне уже не бывалый) разглядывать.

Малец (напомню) был особенный: он был явлен – последовал на Крещатик за Перельманом даже не из Санкт-Ленинграда, а из античных времен. Поэтому тоже глазел по сторонам изо всех сил.

Посмотреть ему было на что, но даже я (автор данной истории) не могу сразу же заявить, что зрелище мальца впечатлило: Древний Рим и центральные города его провинций не то чтобы не уступали, но даже превосходили глубиной своей ноосферы размытую ауру современности.

Впрочем, краски предметов были по украински глубоки и словно бы омыты слезами – по многим убитым, прошлым и будущим; Малец осознал эту мысль Перельмана и дернул его за руку, прочитав на чеканной (то есть отнюдь не вульгарной) латыни:

Сны, что, подобны теням, порхая, играют умами,
Не посылаются нам божеством ни из храма, ни с неба,
Всякий их сам для себя порождает, покуда на ложе
Члены объемлет покой и ум без помехи резвится…

Малец давал понять, что виденное ими надумано. Что представшее сейчас перед ними может точно так же и отстать, если они надумают мысли ускорить. Если начнут переступать богами, как переступают ногами. Разумеется, они так и поступили и шаги ускорили; и всё видимое – заколебалось, следовать ли за ними.