Что было бы, если бы смерть была

Видимое – даже приотстало и крикнуло вдогон:

– Я по москальски не размовляю!

Видимое несколько опережало события, ведь Перельман с мальцом находились годах этак в восьмидесятых или даже в семидесятых. Тогда на Украине ум ещё не заходил за разум (по крайней мере, настолько), чтобы городить подобные огороды и самозабвенно отдавать свои тела бесам.

Этому ещё на Украине придет время.

Но и «данное» видимое – было не столь простым, и сказанное – имело смысл: реальность версифицировалась и нагнала ушедших вперед Перельмана и древнеримского мальчика.

Только тогда Перельман обратил внимание на различие оставленной реальности и теперешней.

Точнее, обратила душа у далекого монитора. Ибо – сам Перельман был все-таки аутентист. Ибо – только рассудок не просветленный (сиречь, мглистый) может вожделеть к видимому: сравнивать убожество советской одежды рядовых прохожих с нынешней пестротой пустой оболочки.

Впрочем, пустое! Что о нём говорить?

Как нить Ариадны (сейчас) – будет для нас стрелка курсора: перенестись ли душе моей в Красный Лиман или в Дом Профсоюзов в Одессе, или (непосредственно) – даже и в головы честных убийц Правого сектора, или в лютые извилины мозга какого-нибудь душегуба Коломойского.

Не всё ли равно, убийцы очень одинаковы.

Перельман шёл по Крещатику, видел обычных советских украинцев; но – ещё и (точно так же) видел перед собой глиняного голема с вложенной в рот бумажкой: этот составной гомункул культуры состоял из множества рук и ног и только одной головы.

Перельман шёл по Крещатику и не хотел быть где-то ещё, ибо – бессмысленно.

Но вдруг…

Мальчик выдернул ладошку из его руки, остановился, прихлопнул и запел:

Эй! Эй! Соберем мальчиколюбцев изощрённых!
Все мчитесь сюда быстрой ногой, пяткою легкой,
Люд с наглой рукой, с ловким бедром,
с вертлявою ляжкой!
Вас, дряблых, давно охолостил делийский мастер.

Малец стал видим. Люди его увидели, стали останавливаться и смотреть.

– Он заплевал меня своими грязными поцелуями, – крикнул малец. – После он и на ложе взгромоздился и, не смотря на отчаянное сопротивление, разоблачил меня. Долго и тщетно возился он с моим членом…

Мальчик лукаво глянул на Перельмана, после чего ткнул в него пальцем и возопил ещё громче:

– Он не таков, каким видится. Пока он меня домогался, я увидел его настоящим, гомункулом культуры, лишённым вдруг маски. С него, привыкающего мир и себя версифицировать, стекало его искусственное лицо: по потному лбу ручьями стекала краска, а на морщинистых щеках оказалось столько белил, что казалось, будто дождь струится по растрескавшейся стене.

На лицах вмиг обступивших их советских украинцев выписалось ошеломленное непонимание. Малец только этого и добивался: показать Перельману разницу между цивилизациями.

Перельман понял. Перельман кивнул. Малец перестал вопить.

Прошлые люди – сразу перестали их (будущих) видеть. Стали видеть – друг друга и тотчас забыли о завтрашнем.

– Куда идем? – спросил Перельман.

– Не всё ли равно, если (всё равно) – к смерти, – отозвался малец (напомню, он объявился из времен Сенеки и Петрония, двух сыновей гармонии, и порою позволял себе щеголять ещё более ранними сентенциями, из времен Эзопа)

– Не всё ли рано, – повторил малец, – Можно в Красный лиман, можно в Краматорск или Славенск: если не знаешь, что выбрать, выбирай дорогу, ведущую к смерти.

Душа Перельмана (находящаяся, впрочем, в другом времени и другой стране) сдвинула стрелку курсора и позволила телу Перельмана (идущему по Крещатику – к своей особенной гибели, о чём тело ещё не ведает) достойно ответить на выпад:

– Не лезь в петлю, – имелось в виду: по своей воле.

Римский мальчик понял (и произнесённое, и произнесшего) и усмехнулся:

– Поймал меня. Теперь будешь сбивать с пути истинного.

Под истинным дао он понимал размышления киников. На этом Перельман поймал его ещё раз:

– Здесь другая культура. Даже Бусидо здесь ни при чём. Почти.

Но даже Перельман(!) – ещё не прозрел настолько, чтобы представить, как через двадцать лет здесь будет декларироваться ненависть ко всему русскому. Сейчас, на советской Украине, это было бы трудно представить. Трудно представить, чтобы Украина выбрала такой путь к смерти (истинный пседо-Бусидо).

Ведь здесь (от века) – другая культура.

Этот разгром, наконец, даже самых богов поражает.
Страх небожителей к бегству толкает. И вот отовсюду
Сонмы божеств всеблагих, гнушаясь землей озверевшей,
Прочь убегают, лицо отвернув от людей обречённых.

Душа Перельмана – у далекого монитора. Одно тело Перельмана – шло по советскому Крещатику, вокруг него точно так же двигались советские украинцы, рядом шёл римский мальчик.