Что было – то было. На бомбардировщике сквозь зенитный огонь

А мои закрытые телефоны «ЗАС» и «ВЧ» не умолкают. Указания, противореча предыдущим, следуют одно за другим. Голоса раздраженные, взвинченные, нетерпеливые. Ничего удивительного. Они сами – и командующий Дальней авиацией Агальцов, и его штаб, – сидя под крепким генштабовским прессом, только успевают ретранслировать многоканальный поток грозных приказов и распоряжений, стекавшихся в конце концов в тот замордованный гарнизон.

Больше всего меня «умилило» строгое предупреждение насчет того, чтобы ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не допустить боевых потерь. Еще бы! Я прекрасно понимал, что речь идет не о «заботе о живом человеке», не о сохранении жизни экипажей, а о престиже нашего государства, который могут крепко скомпрометировать перед мировой общественностью красные звезды, если они вдруг обнаружатся на сбитом и не успевшем дотла сгореть самолете. Но вскоре сообразив, что тут гарантий быть не может, в Москве кого-то осенила счастливая мысль, воплотившаяся в очередное распоряжение: документы у летного состава изъять, звезды на самолетах смыть, а на их место накрасить египетские опознавательные знаки. И чтоб немедленно!

Черт возьми! С документами ладно – в одно мгновение. А где найти смывку, набрать столько краски? Самолетные знаки только издали кажутся крошечными. Их же малевать нужно несколько дней! Кстати, как они выглядят эти египетские кружки и квадраты? Бросились искать. Нашли и обомлели – четыре цвета: красный, белый, черный и зеленый. Краска нужна особая, а не та, чем заборы красят, хотя и она пошла в дело. Кое-что обнаружили на заводах и все, что было, срочно перебросили транспортными самолетами в полк. Мажем наши несчастные кили, фюзеляжи и крылья кое-как. Спешим. Краске нужно подсохнуть хотя бы в течение суток. Но куда там! Накатал – и вылетать.

На исходный аэродром, где предстоит дозаправка, а затем и вылет на боевое задание, отправляем первую пару. Но именно в это время иностранные радиостанции по всему миру разнесли «маленький такой секрет» о намерении советской авиации нанести удар по израильским военным объектам. Интересно, где они его подцепили? Не у нас же, в провинции?

Оттого ли, а может, просто поостыв, но Москва потихоньку выпускает пар. Сначала звонок: вылет по особой команде. Но ее все нет и нет. Потом пришел «отбой».

Все облегченно вздохнули – командиры, летный состав, насмерть перепуганные семьи. Вернувшихся с аэродрома дома встречали как уцелевших на войне. Политотдельцам в той заварухе так и не удалось обнаружить видимых признаков подъема боевого и интернационального духа. Бравурные ноты, нужно думать, звучали только в их политдонесениях.

Обрадовался отбою и я, но на душе было скверно. Невольно мутила вся эта унизительная попытка вмешаться в чужую войну по-воровски, исподтишка. А случись кому-то лежать в аравийских песках – открестились бы от них, глазом не моргнув.

Неловко было и перед моими ребятами, вовлеченными в эту несостоявшуюся авантюру и проглотившими преподанный им урок вероломства и непорядочности. Да и что мог сделать наш одиночный, пусть даже крепкий удар, если египетская армия, имея крупное превосходство в силах, панически покидала Синай под нахальным шествием израильтян?

Победа нас не ожидала. А мировой скандал, а то и новый пик конфронтации с Америкой был обеспечен.

Через год мы протягивали «братскую руку помощи» социалистической Чехословакии. Раз «внутренняя контрреволюция и мировой империализм» решили подавить «социалистические завоевания», которыми так «дорожил» народ Чехословакии, то нужно спешить ему на выручку.

В операции сил Варшавского Договора советская авиация, главным образом транспортно-десантная, сыграла немалую роль. Скромное место тут нашлось и для полка нашего корпуса. Задача заключалась в том, чтобы в период ввода советских самолетов в воздушное пространство Чехословакии плотно подавить радиотехническими помехами локаторы всех других, не только чехословацких, аэродромов, откуда возможны взлеты и наблюдения за нашей авиацией.

Экипажи у полковника Кривоноса один в один, все отлично оттренированы, предельно собранны и любую задачу для самых сложных условий берут с полуслова.

Вторжение идет по графику, но кривоносовцы уже около часа сидят в самолетах, ожидая сигнала на взлет, а Москва молчит. Августовская ночь душная, еще не остывшая от дневного зноя. Так можно измотать летный состав еще до подъема в воздух. Уточняю на КП Дальней авиации ориентировочное время взлета. К моему удивлению, его сместили почти к утру. Прикидываю: часа три могут поспать. Часть головных экипажей размещается в аэродромных казармах недалеко от самолетов, другая – чуть подальше.

И вдруг, в середине ночи, задолго до обусловленного часа подъема – команда на немедленный взлет. Хватаю другую трубку, бужу Кривоноса (тот, как и я, подремывал у телефона):

– Взлет! Немедленно!

Представляю, что с ним. У него нет времени даже выругаться.