Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

Но Валька? Что я мог поделать, если она все время со мной? Я старался не думать о ней, я глушил возникающие мысли, я боролся с собой, но она, Валька, застряла в моем мозгу, как заноза в теле.

— Обжиться надо, — сказал я.

— Твоя воля. — Тетка Ульяна расцепила руки.

Я осмотрелся: тюль на окне, кадка с лимонным деревом, узкая кровать, коврик с лебедем. «Вчера в этой комнате…» — Я почувствовал, как дрогнуло сердце.

Тетка Ульяна вздохнула.

— Можно у вас пожить? — спросил я.

— Живи, — сказала тетка Ульяна. — За ночлег в Сухуми одна цена — червонец в день.

Я отдал ей сто рублей и завалился спать…

Утром я пошел к морю. Оно оказалось таким, каким я представлял его в своих мечтах. На берег накатывались волны, легкие и прозрачные, на камнях лежали пахнувшие рыбой водоросли. Сияло солнце. Море отражало солнечный свет, оно было в бликах, от них рябило в глазах. Дул ветерок. Я растянулся на гальке. Пахло сыростью, и я стал жадно вдыхать этот воздух, который еще совсем недавно вдыхал только в мечтах. Боль, вызванная Валькой, куда-то отступила. Нет, она не пропала, а только отступила, но я был рад и этому. Я ни о чем не думал, а просто лежал на камнях, наслаждаясь солнцем, морем, ветром.

Так я лежал долго: может, час, а может, два. Потом пошел в город. На улицах продавались очищенные апельсины. Стоили они дешево. Я спросил у продавца — усатого грузина, зачем их очищают.

— Канфеты лубыш? — спросил грузин. — Вот для этого их ащищают. Шкурка на кандытырский и парфумэрный фабрик идет.

Я накупил апельсинов сколько влезло в карманы и стал рубать. В тенечке у стены играли в кости. Безбровый тип с пролысиной, в рубахе с расстегнутым воротом, из-под которого виднелась тельняшка, сидя на корточках, бросал на кусок брезента квадратик с точечками. Выигрывал тот, кто набирал больше.

— А ну налетай, кто деньги иметь хочет! — выкрикнул тип, без сожаления отсчитав деньги.

«Чем черт не шутит. А вдруг повезет? Тем более что с Валькой не повезло».

— Давай сыграем, — сказал я.

Он прошил меня глазками:

— А деньги у тебя есть?

— Тебя куплю с потрохами!

— По сто рублей кон.

— Хоть по двести!

Любопытствующие сгрудились вокруг нас. Кто-то дышал мне в шею. Запах лука щекотал ноздри. Я бросил квадратик. Выпало — пять. У типа оказалась тройка. Я сунул в карман две сотни, обвел всех взглядом.

Я выиграл еще две сотни, а потом стал проигрывать. Руки у типа двигались быстро-быстро, квадратик прямо плясал перед глазами. Показалось: тип жульничает. Я сосредоточил внимание на его руках. Проиграл еще две сотни, но увидел: тип ловко, как фокусник, меняет квадратики.

— Стоп! — сказал я и накрыл ладонью квадратик, который он только что бросил.

На этом квадратике оказались одни шестерки и пятерки. А мне он подсовывал другой квадратик — с тройками и двойками.

— Сволочь! — сказал я. — Чего ж ты обжуливаешь?

— Не шуми, не шуми.

— Я те дам не шуми! Я тебе сейчас всю вывеску разукрашу!

Словно из-под земли появился защитник. Он стал толкать меня в грудь. А тип попытался улизнуть.

— Стой! — завопил я. — Гони назад гроши, сволочь! — И вцепился в него.

— Но-но! — сказал тип, кося глазом на своего защитника.

Рыжий веснушчатый парень взял меня за грудки.

— Но-но! — повторил тип, совсем осмелев.

Это разозлило меня. Я рванулся, оставив в руке рыжего пуговицу, и сказал, чувствуя, как у меня прыгают губы:

— Гони деньги, говорю!

Толпившиеся вокруг люди стали подавать реплики. Я понял: их симпатии на моей стороне.

— Подавись ты своими грошами! — процедил тип и сунул мне скомканные деньги.

Я ничего не выиграл, но и не проиграл. «И на том спасибо!» — подумал я.

Приведя себя в порядок, пошел бродить по городу. Увидел почтамт — решил написать матери. Купил конверт, два листа. «Напишу ей большое-пребольшое письмо», — подумал я. Обмакнул перо в чернильницу и вывел: «Здравствуй, дорогая мама!»

Мать у меня была сухонькой и маленькой. Кое-кто не хотел верить, что я, дылда, ее сын. Ростом я был в отца; он утонул, когда мне было три года.

Я любил оставаться с матерью вдвоем и всегда с нетерпением ожидал каникул. В июне или июле мать брала отпуск, и мы уезжали в деревню. Жили в самой обыкновенной избе, чаще всего в «холодной» комнате, которая находилась позади горниц. Ночью было слышно, как корова пережевывает свою жвачку, как похрюкивает в закутке поросенок. Сквозь сон я слышал иногда и крик петуха. Пахло сеном, парным молоком. Под кроватями и в углах, за сундучками и корзинами скреблись мыши. Но под крышей мы только ночевали — все дни проводили в лесу, наполненном чудесными запахами и птичьим разноголосьем. Мать очень любила лесных птах и старалась привить эту любовь мне. Когда я вспоминал лесные прогулки, когда я зрительно представлял, как мать раздвигает кусты и показывает мне гнездо лесной птахи, в моей груди что-то сжималось. Мне хотелось очутиться возле матери, снова побродить с ней по лесу, чтобы пережить то, что я переживал в детстве.