Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

— Ты не нахальничаешь, как другие, — сказала Валька после минутной паузы, — хотя, когда надоть, могёшь свой характер показать. — Она склонилась надо мной и, обдавая мое лицо жарким дыханием, продолжала: — Ловко ты проводника отбрил и кассирше, гадючке этой, ладно сказал. Она нашенская, с хутора. Раньше мне подружкой была, а как замуж выскочила, нос задирать стала. Подумаешь, невидаль — муж начальник полустанка! Посмотрел бы ты на него — маленький он и тощий. И бабник! Мимо проходишь — обязательно взгляд кинеть. Если бы я схотела… Только не нужон мне такой-то. Одна слава в ём, что начальник. Я высоких и сильных дюже уважаю — таких, как ты.

Черт меня дернул за язык, и совсем глупо я спросил, сколько у нее было высоких и сильных.

— Сколько было, про то только я знаю. — Голос у Вальки посуровел. — Ведь я не выпытываю, много ли девок у тебя перебывало.

Повинуясь возникшему желанию восстановить справедливость, я сказал, что у меня никого не было, что она первая.

Валька рассмеялась. Тихо-тихо, словно вода из кувшина пролилась.

— Знала я про то, — сказала она, поглаживая меня по макушке. — Любо мне, что плести ты не могёшь, что на лице у тебя все как нарисовано.

— Ты любишь меня? — спросил я, проникаясь к Вальке таким бескрайним чувством, которого с лихвой могло бы хватить на троих.

— Не хрипи. — Засмеявшись, Валька обхватила мою шею, и перед моими глазами померкло все…

Я проснулся и тотчас вспомнил, что так и не поговорил с Валькой о нашей будущей жизни. Хотел разбудить ее, но она выглядела во сне такой беззащитной, такой трогательно-прекрасной, что я не осмелился нарушить ее покой. Лежа на боку, я несколько минут любовался Валькой. Ее розовый сосок, словно любопытный птенец, выглядывал из-под сбившейся простыни.

Я неслышно оделся и вышел во двор.

Солнце уже поднялось. Его косые лучи били прямо в лицо. Тетка Ульяна раздувала самовар — блестящий, как пожарная каска, и круглый, как купчиха. Она была все в той же цветастой косынке, из-под которой выбивались черные пряди с белыми прошивами седины. Округляя щеки и смешно выкатывая глаза, тетка Ульяна дула изо всех сил, но безрезультатно. Чертыхнувшись, она чиркнула спичкой и сунула в самоварную трубу пучок горящих невидимым пламенем лучинок.

— Доброе утро, — сказал я.

— Здравствуй, — откликнулась тетка Ульяна. — Как спалось на новом-то месте?

Мне почудился в ее словах намек.

— Хорошо спалось, — сказал я и покраснел.

— А Валька все дрыхнет? — Одним глазом тетка Ульяна смотрела на самовар, другим — на меня.

— Спит.

— А эти, — тетка Ульяна посмотрела на окна комнатенки, в которой ночевали Валькины подружки, — ушли.

— Куда?

— Должно, на барахолку. Она ранком у нас начинается — в семь.

Из самоварной трубы повалил дым — едкий, выбивающий слезы. Тетка Ульяна снова чертыхнулась и попросила:

— Помоги-ка самовар вздуть. Сухота на дворе, а угли все равно отсыревают.

Я вобрал в себя воздух и дунул изо всех сил.

— Так, — одобрила тетка Ульяна. — А ну-ка еще!

Маленький дворик окружала высокая, хорошо пригнанная изгородь с острыми верхушками. Под оголенным, очевидно, фруктовым деревом виднелся стол, врытый в землю. На нем в эмалированной миске лежали помидоры, огурцы в укропе, картофель в кожуре, в трехлитровой банке плавали в рассоле сморщенные, словно выжатые, «синенькие». У самой калитки росло неизвестное мне дерево, на голых ветвях которого висели красные, напоминающие помидоры, плоды.

— Хурма это, — объяснила тетка Ульяна и сорвала с дерева плод. — Попробуй-ка.

Хурма оказалась сладкой, чуть вяжущей.

— Нравится? — спросила тетка Ульяна.

— Угу.

— Муж-покойник любил хурму. — Тетка Ульяна вздохнула. — Он и посадил ее. А мне она не нравится — вяжет. Хотела обобрать да на базар отнесть, да все некогда.

Поглядывая на самовар, тетка Ульяна стала расспрашивать, кто я, откуда, сколько лет, где познакомился с Валькой, что говорила Дарья Игнатьевна, какое впечатление произвела на меня Анюта. Расспрашивала она с улыбкой, проявляя при этом свойственное женщинам любопытство, но любопытство доброжелательное, и я охотно отвечал ей. Задавая вопросы, она крошила лук — крупный, с лиловатым оттенком. Лук вышибал слезы, и тетка Ульяна, поднимая руку с ножом, стирала их запястьем, бормоча что-то. На веревке, протянутой от изгороди к дому, сушилось белье.

— А мы вчера долго сидели, — неожиданно сказала тетка Ульяна. — Знакомый твой приходил.

— Зыбин?

— Он. Как только Валька тебя увела, так он и заявился.

Сердце дрогнуло, но я не подал виду — спросил с усмешкой:

— И что?

— Он вино принес, — добавила тетка Ульяна. — Хорошее вино — не чачу.

У меня на языке вертелись вопросы, но я больше ни о чем не спросил, потому что почувствовал: тетка Ульяна обо всем расскажет сама.

— Ловкий парень он, — сказала тетка Ульяна, сделав упор на слове «он». — За чернявой ухаживал и про Вальку не позабывал.

— Чего он говорил ей?