Что было, то было. На Шаболовке, в ту осень...

Боль в голове стихла. От Вальки исходил дурман, вызывающий сильное сердцебиение, стыд, сладкую боль. Мне хотелось, чтобы это случилось, и в то же время я боялся этого, потому что это безнравственно, перечеркивало мое представление о любви.

В Сочи, во время пересадки, около Вальки все время крутились мужчины. Я отшивал их взглядами. Валька хохотала, хохотала до слез. А я… радовался и страдал. Все — родной дом, Анюта, Егор Егорович — в тот момент отступило куда-то. Все казалось мне ненужным и ничтожным. Все — кроме Вальки. Иногда она улыбалась мне и называла ласково «кацапчонком». Она была как сказка, эта Валька. Я все время думал, что такие, как она, встречаются раз в жизни, кому на радость, кому на беду. Я старался не думать о ее бывших поклонниках, но эта мысль все время преследовала меня. Эта мысль мучила. Я ревновал Вальку даже к подругам. Я хотел, чтобы она смотрела только на меня, и сам смотрел только на нее. Я уже не представлял себя без Вальки и тогда, в Сочи, предложил ей никогда не расставаться, на что она отреагировала самым непонятным образом: долго-долго молчала, потом усмехнулась и отрицательно повела головой. Это рассердило меня, и я потребовал, чтобы она ответила — «да» или «нет». Я успокоился немного только тогда, когда она пообещала поговорить обо всем после. Я видел: Валька колеблется, и это укрепляло мое чувство к ней. В эти первые послевоенные месяцы парнями не разбрасывались, парни могли привередничать, могли выбирать невест по вкусу. Там же, в Сочи, я рассказал о своем неудачном сватовстве Валькиным подружкам. Они накинулись на нее, посоветовали ей не очень-то ломаться. Валька сначала попыталась отделаться шуточками, а потом так рявкнула, что подружки тотчас прикусили языки. Я же решил, что Валька набивает себе цену, и внезапно подумал: «Все равно она станет моей женой». Любовь, не скрепленная официальной печатью, казалась мне безнравственной и недолговечной. Я не хотел безнравственной любви и наивно полагал, что штамп в паспорте навечно свяжет меня с Валькой. Я надеялся, хотя и не признавался себе в этом, при помощи официальной печати обезопасить себя от Валькиного непостоянства. Ее эмоциональность пугала меня, хотя именно она, эта эмоциональность, и придавала Вальке, наверное, ту прелесть, которая притягивала к ней не только меня…

И вот сейчас, видя в полутьме Вальку, я страдал. Если бы она согласилась стать моей женой, то я бы… я не задумывался бы. Я хотел продолжить тот разговор, который начал еще в Сочи, хотел вырвать у Вальки «да», но не смог произнести ни слова: во рту было сухо, мысли путались.

Кровать, на которой я лежал, была узкой, короткой. Я лежал неудобно — вытянуть ноги не позволяли металлические прутья в спинке. Валька что-то говорила, но я плохо понимал ее слова.

— Подвинься, — сказала Валька.

Я не сразу понял, чего она добивается, и не пошевелился.

— Подвинься, — повторила Валька и рассмеялась.

Я привалился спиной к висящему на стене коврику, изображавшему плывущего по озеру лебедя. Одеяло сползло. Я ощущал клеенчатую поверхность коврика, неприятно холодящую тело. Валька легла подле меня и спросила шепотом:

— Ты все же признайся — баловался с девками или нет?

— Баловался, — соврал я.

— Ну? — весело откликнулась Валька. — Чего ж тогда, как кутёнок, бегишь?

В ее голосе была насмешка. Я подумал: «Боже мой, она же издевается надо мной», — и, отодвинувшись еще дальше, выпрямил ноги, просунув их сквозь металлические прутья.

— Дурачок, — тихо сказала Валька и обняла меня.

От нее хорошо пахло. Ее кожа была гладкой и горячей, губы — влажными, ненасытными. Я еще никогда не лежал так близко с женщиной, никогда не испытывал того, что ощущал сейчас. Я попытался справиться с самим собой, но не смог и, бессвязно лепеча что-то, обнял Вальку…

Я много раз представлял себе это, но никогда не думал, что мне придется познать женщину в маленькой каморке с низким потолком, на узкой и скрипящей кровати. Валька разрушила мое представление о настоящей любви. Ее любовь оказалась совсем не такой, какой она представлялась мне, когда я грезил по ночам, стискивая зубами края подушки, когда окидывал на улице взглядом красивых женщин. Если бы мне сказали, что все будет исходить от женщины, что она сама придет ко мне, то я, наверное, не поверил, рассмеялся бы.

Легкость, с которой Валька отдалась мне, озадачила меня. Я подумал, что она, должно быть, так же легко сходится и с другими. Облокотившись, чтобы получше рассмотреть Вальку, я спросил, почему она поступила так.

— Как? — спросила она.

— Так.

Валька рассмеялась.

— Значит, ты и с другими так же? — воскликнул я.

— А тебе что за дело? — Валька отодвинулась.

Внутри у меня все напряглось. Я хотел оттолкнуть Вальку, но… Наперекор всему я чувствовал себя счастливым. Временами меня охватывал стыд, но я тут же гасил его, потому что восхищался Валькой, восхищался всем — даже той легкостью, с которой она отдалась мне.