Что движет солнце и светила

Он чувствовал, как по позвоночнику скользнул цепкими лапками холодок и остро, зло въелся в кожу под лопатками. Наверное, Ведро что-то напугало в выражении лица Романа, потому что он засуетился, схватил стакан с водой:

- Что ты, что ты? Это шутка, придурочный! Что с тобой?

- Будь здоров, - сказал Роман и, взявшись за дверную ручку, почувствовал, что ноги не слушаются его. Однажды у него это уже было. На школьных соревнованиях. Он был отличным бегуном. И Юрка Королёв, который во что бы то ни стало хотел победить на стометровке, перед самым стартом стукнул его ниже колена. Нога онемела, сделалась будто ватной. Он мог бы и не выходить на старт, пожаловаться физруку, тем более, что другие ребята видели Юркину подлость. Но Роман был упрям и наивно-благороден. На старте он действительно задержался и первые десять метров бежал, как ему показалось, будто в замедленной съемке - неловко, медлительно, а потом что-то случилось: легкая, пружинистая сила стремительно толкнула вперед, и он сумел-таки первым коснуться финишной ленточки...

И на этот раз после трех-четырех шагов, которые дались ему с трудом, Роман почувствовал, как его наполняет прежняя легкость и уверенность. Ведро что-то бормотал за спиной, извинялся и винил во всем Надьку, но Роман даже не обернулся...

***

Летнюю практику он проходил в Дальнереченске. Всего их было четверо: трое парней и Надя.

После истории с магнитофоном она для Романа как бы перестала существовать. Конечно, он видел: вот она идет по коридору - невинный взгляд, кроткое личико ангелочка, золотистые кудряшки. Но он смотрел сквозь нее, это очень просто: надо представить, что перед тобой пустое место. Несколько раз она пыталась с ним объясниться, и даже однажды, отчаявшись, взяла его за локоть, но он выдернул его и с недоумением стряхнул с рукава несуществующую соринку.

В Дальнереченске не замечать Надю стало труднее. Все четверо работали, что называется, в одной упряжке, и от ее расчетов кое- что зависело в тех чертежах, которые делал Роман. А расчеты были неточны и небрежны. Зато сама Надя преобразилась: летние, свободные наряды открывали прелесть ее фигуры, а косметика, самый минимум, чуть-чуть,- странно преображала наивность ангелочка в чувственность, и цену себе она знала: ходила так, будто несла хрустальную вазу, наполненную шампанским, и расплескать его не имела права.

Ирина Николаевна, заведующая отделом, где стажировались студенты, заметила, что Роман с Надей немногословен и сторонится ее. А Надя, как на грех, а может, специально лепила такие ошибки, что ему, бедолаге, приходилось не только свою, но и ее работу делать. Иногда он взрывался:

- Вы на каком курсе учитесь? Это же и шестиклассник правильно сосчитает!

- Извини, у меня голова болела...

- На пляже, что ли, перегрелись?

- Извини, я не загораю. Предпочитаю ночные купанья в озерах...

Он говорил ей "вы", она - "ты"; оба старались держать дистанцию. Ирина Николаевна однажды не выдержала:

- Рома, а тебе не кажется, что Надежда старается привлечь твое внимание к себе?

- А вам, извините, какое дело?

- Да мне-то никакого. Только ведь и ты, кажется, к ней неравнодушен. Она красивая, симпатичная, будто из французских фильмов. Я зову ее Надюстиной... Тут и Надя вошла, живо блеснула глазами:

- Вы обо мне, кажется, говорили? Что-то я опять не так сделала?

- Зовите ее как хотите, - сказал Роман, не обращая на Надю никакого внимания. - Для меня она существует лишь в силу, так сказать, производственной необходимости.

- Ну ты и зануда! Да она такая девчонка... Да ты посмотри: картинка!

- Вот и смотрите, если нравится. А я лучше в музей схожу. Там картинки что надо!

- Нет, Надюстина, ты погляди на этого бесчувственного чурбана, - игриво возмутилась Ирина Николаевна. - Видать, он парень деловой: ушел он в дело с головой. Ничего и никого не видит!

Надя смущенно передернула плечиками:

- Ой, Ириночка Николаевна, да ну его, буку. Он и не интересуется ничем, кроме учебы...

- Матрена усатый! - воскликнула Ирина Николаевна. - Единственное, чему стоит прилежно учиться, - это искусству человеческого общения...

Она произнесла это высокопарно и как бы шутя - обычный ее стиль, когда хотела казаться свойской и еще не совсем старой.

Закурив от избытка переполнявших ее чувств, Ирина Николаевна принялась говорить и жестикулировать сигаретой, и Роман следил не столько за развитием мысли, сколько за причудливо свивавшимися кольцами голубого дыма, от которых пахло мятой и чем-то томительно горьковатым - так пахла за окном полынь, припорошенная седой пылью.

Эта придорожная пыль облепила старые, с рыжинкой в листве тополя, георгины и астры на заросшей мокрецом клумбе. Скопившись в полувысохшей чаше гипсового фонтана, она держалась на поверхности рыхлой серой промокашкой.

- Матрена усатый, - повторила Ирина Николаевна свое любимое ругательство. - Смотри, я тебе в характеристике так и напишу: "Не проявил своих душевных качеств..."

- А все-таки почему - Матрена, да еще - усатый? - разозлился Роман.