Что движет солнце и светила

Он многому обучил Андрея. Одному не учил — ненависти. Мягко, незаметно, как ласка прокрадывается в курятник, вселилась в Андрея неприязнь к тому существованию, к которому большинство привыкло и не роптало. Но его желания были смутны и неясны, и чего он хотел, по чему порой тосковала душа и какой малости ему не хватало, он, пожалуй, точно не знал. Хотя догадывался, что это должно быть не так, как у всех, и похоже на бесконечно прекрасную музыку, от которой радостно сжимается сердце и на глазах наворачиваются светлые слезы.

Когда он слез со своей пыльной полки и вышел на своей станции, то подумал, что Наталья раскричится и расплачется. У нее был свой расчет на эти проклятые «кролячьи» деньги. А тут такое дело, черт побори! Но Наталья на удивление тихо и мягко сказала: — Ничего, перебьемся. Картошку продадим. Да и капуста у нас нынче уродилась. А ведь и прошлогоднюю еще не съели. Будут деньги, не волнуйся!

Правда, он сказал ей не все. Про странную игру, которую затеяли с ним Александр и Людмила, — ни слова. И про «Цветы Парижа» тоже. Наталья расстроилась бы.

Происшествие, однако, не выходило у него из головы. Неясное, смутное беспокойство холодило грудь, когда Наталья приникала к нему и тихо засыпала, уткнувшись лицом в его плечо. Он любил ее особенный аромат. У Андрея были и другие женщины, но ни одна из них не была так сладка, как Наталья. Самые дорогие, самые лучшие духи, пусть они хоть трижды французские, ничего бы не изменили. Наталья была лучше всех. И все-таки теперь ему чего-то не хватало. То, что он лишился денег, — досадно, но пережить можно. Приключение отравило ему кровь. И смутило разум. Неизвестно, как бы он повел себя, если бы все было тоньше, деликатнее, обходительнее. В нем, оказывается, блуждала какая-то темная сила, которая неожиданно заявила о себе в тяжелом, ужасно неприличном сне. Вскочив с постели, он напился холодной воды и ополоснул разгоряченное лицо. У Натальи сон чуткий, как у разведчика. Она заворочалась, недовольно спросила:

— Ты чего?

— Ничего, — резко ответил он. — Мура всякая снится…

— Меньше на ночь читать надо, — заметила Наталья и перевернулась на другой бок.

Он хотел снова лечь на свое место, но понял, что не уснет там. И пошел спать в другую комнату.

Утром Андрей взял деньги из заначки, сел на пыльный, дребезжащий автобус и через полчаса вошел в райцентровский универмаг. Любка не обманула. Накануне сказала, что видела тут в продаже «Цветы Парижа». Правда, в полтора раза дороже, чем в городе. Но это Андрея не остановило.

Наталья обрадовалась («Ой, какая прелесть…»), потом испугалась («Господи, сколько денег потратила А ведь тебе нужны зимние сапоги!»), и даже заругалась («Непутевый ты у меня, бестолочь окаянная…»), но кончилось все миром («Спасибо. Сама бы никогда этого не купила»). А самое поразительное, так это то, что тихое, гложущее душу беспокойство куда-то напрочь подевалось. И о том, что с ним однажды приключилось нечто странное, Андрей старался не вспоминать. И вообще, запах «Цветов Парижа» ему разонравился. Толку-то, что считаются французскими. На самом деле это, наверное, «Красная Москва», укупоренная в заграничный пузырек. Только и всего… Но, Боже милостивый, каковы же они на самом деле, цветы Парижа?

По моему велению, по щучьему хотенью

Извести эту настырную мышь никак не удавалось. Соловьёв сыпал «Зоокумарин» в овёс, за которым пришлось съездить к знакомым в деревню. Но мышь И близко не подходила к этому «дефициту». Видно, не знала, что это такое — овес! Напрасно извели на приманку кусок сала — белоснежного, с розовыми прожилками, так бы сам и съел! Но мышеловка была пуста.