«Что есть истина?» Жизнь художника Николая Ге

Автор стихотворения, молодой революционер Сергей Синегуб, нашел точные слова: они помогают услышать то, что хотел сказать Ге, когда лепил Белинского, когда писал портреты русских литераторов, своих современников. Стихотворение прокладывает курс от бюста Белинского к портрету Салтыкова-Щедрина.

За три года до смерти Щедрин подводил итоги: «Ах, это писательское ремесло! Это не только мука, но целый душевный ад.

Капля по капле сочится писательская кровь, прежде нежели попадет под печатный станок. Чего со мною не делали! И вырезывали, и урезывали, и перетолковывали, и целиком запрещали, и всенародно объявляли, что я – вредный, вредный, вредный».

И все же Щедрин выходил победителем. Иначе не стали бы его «вырезывать» и «урезывать». Щедрин выглядел победителем даже в анекдотах: укладывал остротой, бил наотмашь грубой мужицкой шуткой.

Сложился, стал привычным образ борца, обличителя. После Ге писал Салтыкова-Щедрина и Крамской, – наибольшую известность получил портрет, выставленный в Третьяковской галерее. Щедрин на портрете соответствует общему представлению: проницательно умен, силен духом и победительномонументален.

Но работа Крамского над портретами Щедрина имеет долгую и сложную историю. В конце января 1877 года Щедрин согласился позировать Крамскому – портрет был заказан Третьяковым для своего собрания. Щедрин писал потом, что Крамского лично «почти не знал»: «Он двукратно снимал с меня портреты по заказам». В последних числах марта художник уже сообщал Третьякову, что портрет окончен, причем в сравнении с первоначальным замыслом претерпел большие изменения. Третьякову непременно хотелось, чтобы Салтыков-Щедрин был написан с руками.

Однако прошло еще два года, пока портрет приобрел известный нам вид, был показан на выставке и попал в галерею. Переделки, доделки – то ли руки Третьякову не нравились, то ли еще что. Есть предположение, что были написаны не два, а три варианта портрета. Для нас важен только один – и не тот, что выставлен в Третьяковке, что стал хрестоматийным.

Был еще – скорее всего первый по порядку – погрудный портрет, теперь полузабытый. Он поражает сходством с портретом работы Ге – тот же поворот головы, те же складки на переносице, даже косая прядь волос, зачесанная на ухо, – та же, но всего замечательнее – выражение лица. Крамской увидел Щедрина таким же, каким семью годами ранее увидел его Ге.

А Ге увидел страдающего Щедрина. И это не противоречило образу. Воля к борьбе, сила обличения рождаются из страдания. «Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала». Нужно страдать вместе с человечеством, с несчастным своим народом, чтобы стать обличителем и борцом.

Михаил Евграфович говорил:

«Я летописец минуты. Мир грустит – и я грущу. Мир вздыхает – и я вздыхаю. Двадцать лет уже тянется моя минута. Двадцать лет перед глазами гнусное зрелище – хищники, предатели, пустосвяты, проституты стараются задушить в обществе признаки порядочности. Двадцать лет я протестую – и несть конца. А во мне – жгучая боль».

Ге написал жгучую боль борца. Боль постоянная не проходит, но человек привык постоянно ее превозмогать, побеждать. Он привык переплавлять боль в смех, ковать мечи из страдания. Лишь иногда он словно забывал об окружающих, обычная суровость исчезала из его взора, в глазах светилась доброта.

Современник писал, что обличье у Щедрина было совершенно русское, схожие лица встречаются в северных губерниях; «только такого прекрасного выражения глаз не скоро найдешь». И добавляет: «Если бы все глаза так смотрели, то истинно человеческой доброты и правды в нашей жизни было бы, вероятно, гораздо больше».

У Ге уже есть опыт. Его «Тайную вечерю» обвиняли в том, что апостолы похожи «на наших земляков-северян». В Петербурге он опять переписывал «Христа в Гефсиманском саду»; прямые аналогии неуместны, но вглядывание в лицо Щедрина ощущается в новых поисках образа Христа, который готовится к подвигу.

Сила и воля борца, готовность к подвигу – в напряженной фигуре Щедрина, в его тяжелых руках, в жесткой неподвижности лица, в строгой складке губ, привыкших к мрачноватой усмешке. И необъятная душевная нежность в глазах – лучистых, добрых, скорбящих. Испытующих. Они заглядывают в вас – в них мелькнула надежда, прорвалась жарким лучом сквозь холодок отчуждения. Глаза неуступчивы. Сделки невозможны. Глаза судии.

С портретом можно общаться бесконечно. Лицо Щедрина непрерывно меняется.

Поэт сказал, обращаясь к своим собратьям:

Любите живопись, поэты!
Лишь ей, единственной, дано
Души изменчивой приметы
Переносить на полотно.

Александр Бенуа писал о портретах Ге: «Его портреты так мучительно думают и так зорко смотрят, что становится жутко, глядя на них. Не внешняя личина людей, но точно так же, как в некоторых старых итальянских портретах, самая изнанка – загадочная, мучительная и страшная – вся в них открыта наружу».

Купля-продажа. Штрих к портрету Ге