Что это за игра?

Четвертый оргазм взорвался в Грейси с такой мощью, что она вдруг расплакалась. Слезы брызнули ни с того ни с сего. Только что она трепетала от самого изысканного наслаждения, какое только испытывала, а в следующую секунду уже плакала. Рыдания сотрясали все ее тело. Джеймс вышел из нее, поднял ее легко, словно она была невесомой, сел в кабинетное кресло и посадил ее к себе на колени. Он стал медленно гладить ее по спине и шептать на ухо что-то успокаивающее. А Грейси все плакала и плакала. Она плакала по всему, что в ее жизни пошло не так, и по всему, что сложилось хорошо. Она плакала по своему бизнесу, который разросся настолько, что, казалось, стал выходить из-под контроля. Плакала по отцу. И потому, что он их бросил, и по тому, как он когда-то поднимал ее на руки и подбрасывал в воздух. По тому, как он учил ее и Сэма забираться на дерево у реки и спрыгивать с самой толстой ветки, а потом они возвращались домой уставшие и обгоревшие на солнце, садились за кухонный стол и ели овсяное печенье. Она плакала по всем мечтам, от которых отказалась, и по тем, которые сбылись. По своим детским надеждам. И по будущему. По друзьям и брату. По всему, чем жизнь ее уже осчастливила, и по всему тому, что ей еще предстояло осуществить. Но больше всего она плакала по Джеймсу. По мужчине, которого она любила и который обладал способностью доставить ей это головокружительное наслаждение и непередаваемую радость. Он был всем, что она, сама того не подозревая, всегда хотела видеть в мужчине. Вопреки всем обстоятельствам и вероятностям, он ей подходил и, казалось, любил ее вопреки логике. Безусловно. Со всеми ее изъянами и, что еще более пугающе, со всеми ее сильными сторонами. Он привел Грейси в ужас. Ее привело в ужас то, что он только что сделал. Джеймс смел все ее барьеры, все ее защитные сооружения, пока она не превратилась в один сгусток зависимого желания. Он заставил ее желать всегда идти за ним. Поверить в само это слово – «всегда». Вызвал у нее желание удержать образ, который она раньше гнала от себя: они с Джеймсом и их детишками сидят за большим столом в ее лимонно-желтой кухне, едят домашние печенья и смеются. Она никогда раньше не мечтала так о другом мужчине, и как бы ей ни хотелось жить в этой мечте, она всеми силами гнала ее прочь. Слишком уж она боялась того, что все это означало.

Джеймс стал методично поглаживать кругами ее спину.

– Ш-ш-ш. Все в порядке, скоро тебе станет лучше.

Грейси икнула, уткнувшись в его грудь, влажную от пота и ее слез.

– От-ткуда т-ты знаешь?

– Я наткнулся на это в моем исследовании. Тебя переполняют эмоции, но это пройдет. Просто сделай несколько глубоких вдохов.

Его голос звучал так спокойно и рассудительно, что она не могла ему не поверить. И Грейси сделала так, как он сказал. Она набрала в легкие воздух и медленно выдохнула, прильнув к Джеймсу. Звук его негромкого ровного голоса, рассказывающего, как нужно дышать, успокоил ее так, как не могло бы успокоить ничто другое. Джеймс не попросил у нее объяснений, не стал расспрашивать про ее вспышку, он просто сидел и успокаивал Грейси, пока она продолжала всхлипывать. Грейси ни разу так не плакала с тех пор, как умерла ее мама. Казалось, она должна была рассказать Джеймсу нечто очень важное и существенное о любви и жизни, но ее мозг все время терял нить, мысли путались и улетали, едва возникнув.

Грейси не представляла, сколько прошло времени. Может быть, пять минут, а может быть, пять часов, но в конце концов она успокоилась. Слезы высохли, и на их место пришло глубокое расслабление. Тепло тела Джеймса окутывало Грейси, она утонула в нем, ее конечности стали невероятно тяжелыми.

Джеймс провел пальцем по ее щеке.

– Ну вот. Просто расслабься. Я отнесу тебя в спальню, но тебе не нужно ничего делать.

Она заворочалась и сумела пошевелить губами ровно настолько, чтобы пробормотать:

– Не оставляй меня.

– Никогда.

Всего одно слово, но в нем было столько уверенности, что оно вошло в ее сердце и стало частью ее самой, а весь остальной мир исчез.

Грейси спала, а Джеймс сидел рядом и смотрел на нее. Она не шевелилась. Ее светлые волосы разметались по белой подушке спутанной массой, тушь с ресниц размазалась по щекам, но она никогда еще не была такой прекрасной. И умиротворенной.