Что гложет Гилберта Грейпа?

Тогда я протягиваю руку, чтобы выбросить тост в мусорное ведро, но Арни, пружиной разогнув свои клешни, хватает последние два ломтика. Он сминает каждый кусочек в маленький шарик и запускает один в Эми, другой в меня под аккомпанемент собственных воплей:

— Я мог утопнуть! Я мог утопнуть! — И выбегает из кухни, а затем — из дома.

Эми смотрит на меня, я — на нее. Обычно перед сном один из нас проверяет, лежит ли Арни в постели, но по какой-то причине в этот раз мы оба забываем выполнить этот пункт обязательной программы. Однако в ванне-то его оставил не кто-нибудь, а я.

На кухню припирается Эллен, а Эми ей с порога:

— Сходи, пожалуйста, за Арни.

— Уже бегу. И что потом? Что будет потом? Дальше-то что?

— Сходи, пожалуйста, за Арни.

— Хорошо, что у вас есть я, правда? Хорошо, что у вас есть, на кого перекинуть всю грязную работенку. Что бы вы без меня делали?

Я прошу:

— Больше позитива.

До Эллен мои слова не долетают — именно в этот момент она со всего размаха захлопывает дверцу кухонного шкафа, сокрушенно вздыхает, как завывает зимний ветер, заворачивает в уборную, чтобы проверить марафет, и, наконец, завершив все ритуалы, топает на улицу. Кричит:

— Арни! Арни!

Через минуту возвращается и сообщает:

— Пропал наш Арни, ни одна живая душа не способна его защитить, а ведь, наверное, если бы мы воспитали его по-другому, если бы мы обучили его…

Эми хватает взбитые для омлета яйца и отправляет в мусорку. Потом промакивает рот бумажным полотенцем и выходит из кухни.

— А как же мой омлет? — вопит Эллен, видя, что Эми открывает заднюю дверь.

Старшая сестра не отвечает — сетчатая дверь захлопывается. Выйдя на задний двор, Эми садится за наш некогда красный, а теперь облезлый садовый стол.

Эллен шепчет:

— Ну и семейка. — Как будто сама заслуживает лучшего. Переводит взгляд на полку, где у нас стоят сухие завтраки: там три коробки маминых хлопьев. — Ну обалдеть — остались только колечки. Отличный намечается денек! Лучше б я вообще не просыпалась.

«Лучше б ты вообще не рождалась», — вертится у меня на языке. Но я-то знаю: никто не виноват в том, что живет на белом свете. Некоторые говорят, что мы сами выбираем быть рожденными, что мы сами отправляем некий запрос, который удовлетворяется, и что на этой планете мы зависаем лишь потому, что хотим жить. Да вряд ли. Это лотерея: повезет не повезет. Одни в этой жизни вынуждены крутиться, другие просто тянут свой срок.

— Гилберт?

Порой я ненавижу всех, кто знает мое имя.

— Гилберт? — повторяет Эллен снова и снова и только после девятого раза переходит к сути. Девять раз — фигня, у нее рекорд — четырнадцать.

— Ближе к делу, Эллен, — намекаю я.

— Посмотри на меня.

— Чего я там не видел, — говорю я, а сам смотрю сквозь окно на задний двор, где за столом все еще сидит Эми.

— Гилберт? Посмотри на меня. Гилберт? — В повторении моего имени Эллен заходит на второй круг.

Я резко поворачиваюсь:

— ЧЕГО НАДО?

Эллен чуть натягивает уголки рта; мой тон ее, конечно, ошарашил, но, добившись зрительного контакта, она просияла. Хлопая ресницами, шепчет:

— Иисус и я — мы тебя любим.

Застала меня врасплох. И пока я раздумываю над ответом, она берет большую миску, высыпает в нее хрустящие колечки и щедро заливает молоком, вставляет туда большую салатную ложку и относит маме в столовую.

— Эллен, как мило с твоей стороны. Ты ведь любишь свою мамочку, правда, Эллен?

— Да, мама, люблю. Иисус тоже.

Я слышу, как ложка ударяется о стену. Мама запустила ею в Эллен. Но промахнулась.

Смотрю в окно и по изгибу спины Эми заключаю, что состояние моей сестрицы приближается к состоянию нашей садовой мебели. О царящей в семье идиллии можно судить по внешнему виду столика для пикника. Наше семейство собственноручно подписало себе обвинительный приговор. Все потрескалось и отходит слоями. Мы гнием.

Выйдя через заднюю дверь, я пересек наш двор и остановился в добрых пяти футах от Эми:

— Пойду поищу нашего клопа, хорошо?

Эми не реагирует, но я-то знаю, что мой поступок переключил ее установку. Больше всего ее расстраивают такие моменты, когда она понимает, что ведет войну в одиночку. Иду в обход дома к своему пикапу, не озвучивая того факта, что Эллен, может, родилась заново. Сама скоро догадается.

Заводя машину, размышляю: не пытается ли Эми выбросить из головы Маффи так же усердно, как я пытаюсь стереть из памяти Бекки.

Дебила нашего нигде нет, о чем я и сообщаю Эми по телефону, придя на работу.

— На водонапорную башню ездил?

— Его там не было. Но ты не волнуйся — скоро объявится.

— Все не слава богу! — говорит Эми. — Опять нам разруливать эту тему с водой.

— Нет, он уже большой, с ним все будет в порядке. Вечером он снова примет ванну, ну или я вместе с ним залезу. Все будет хорошо, Эми.

— У меня сил нет по новой разруливать эту тему.

Вешаю трубку — поговорили. Пока я борюсь с фартуком — сзади никак не завязать, — мистер Лэмсон кричит:

— У тебя все в порядке?

— Все отлично, — отвечаю я.

Он возвращается в свой кабинет, а я бормочу себе под нос: