Что может быть лучше плохой погоды. Тайфуны с ласковыми именами

Только боялся повредить брильянты. Откуда я мог знать, где они у него хранятся?

– Вы все испортили. В моей стране еще существуют законы.

– Ваша страна так же обанкротилась, как и моя, поэтому зря вы печетесь о соблюдении законов, – заявил

Ганеф. – Я всю свою жизнь охранял законы и вот до чего докатился. Давайте лучше покончим с остальным и поедем дальше.

– То есть как с остальным? – возразил я, заняв позицию позади машины. – Вы взяли свою часть?

– Верно, взял, – ответил Ганеф. – И у меня нет желания таскаться с тяжестями, даже если это золото. Но согласитесь, не могу же я расходовать брильянты. Мы должны хотя бы доллары поделить между собой.

Тут он попробовал сунуться в кузов, но я его одернул, держа в руке «вальтер»:

– Марш отсюда, пока не поздно!

Но тут этот подонок выстрелил сквозь стекло машины и попал мне прямо в руку, в которой был пистолет. Пистолет я, конечно, выронил, и хорошо, что выронил, потому что, как раз когда я нагнулся его поднять, Ганеф выпустил в мою сторону весь магазин.

Я лежал затаившись возле машины, держа оружие в левой руке – не знаю, как вы владеете левой, а я даже в носу не способен ею поковырять, не то что попасть во что-нибудь с расстояния, – и только я собрался было выглянуть из-под «опеля», чтобы установить, где Ганеф, как над мотором заполыхало пламя. Этот негодяй решил сжечь машину, а заодно и меня и, прежде чем исчезнуть, что-то сыпанул в нее, так что мне пришлось отползти в ближайший кустарник и затаиться в укрытии.

«Опель», не успев разгореться, тут же погас: бензина в нем не было, – так что я в конце концов вылез из своего убежища и возвратился к месту происшествия, чтобы убедиться, что этот подлец исчез бесследно вместе с чемоданчиком, хотя до этого с таким презрением относился к тяжелому багажу. Наспех перевязав руку, я в последний раз осмотрел все, что было в машине, взял на память две-три безделушки и пошел к шоссе, надеясь, что появится военный грузовик.

Грузовик действительно появился, но только под вечер

– в те времена в горной местности движение на дорогах было не столь оживленным.

Меня доставили в Фельдкирх, но что пользы? Я потерял слишком много времени, и Ганефа наверняка уже и след простыл. И потом, что я мог сделать, когда у меня была ранена рука? Вы скажете, мне ничего не мешало выдать его властям. Совершенно верно, и власти вполне могли застукать его где-нибудь, прежде чем он успел перейти границу.

Все бы вытрясли из него: и золото, и брильянты, – а под конец и пулю, наверно, всадили бы ему. Но что я выиграл бы от всего этого?

Я человек не мстительный, поверьте, Лоран. Справедлив – да, справедлив, это безусловно. Но только не мстительный. Так что я решил приберечь это дело в своем личном архиве, чтобы при благоприятных условиях предъявить иск. Ясно, не правда ли?»

Бруннер проводит рукой по бритому темени, как бы проверяя, не слишком ли разгорячилась его голова от прилива воспоминаний. Потом рука опускается и исчезает во внутреннем кармане пиджака. Бруннер вынимает бумажник и роется в нем, затем кладет передо мной на стол три крохотных снимка. Это контактные копии малоформатных кадров, но, несмотря на миниатюрность фотографии, я отчетливо различаю изображения: одна и та же сцена, снятая с различных позиций, – распростершийся на земле Горанов.

– Это лишь отдельные образцы большой серии снимков, – не без гордости поясняет Бруннер. – Я сделал их своей камерой, прежде чем покинуть то место. У меня сохранились еще кое-какие вещи, взятые на память, – вещественные доказательства, как сказал бы законник. Но из всей коллекции важнее всего паспорт.

– Какой паспорт?

– Паспорт Горанофа. Или, если угодно, паспорт Ганефа, украшенный фотографией Горанофа.

– Наверно, довольно грубая подделка, раз это сработано там, на месте.

– Вовсе не такая грубая, – качает головой немец. – Ведь документы были заготовлены еще в полиции руками самого Ганефа, снимки он тоже сумел точно подогнать, и сухую печать поставил в одном и том же месте, так что простой заменой фотографии одна личность подменилась другой. Надо полагать, его собственное удостоверение причиняло ему до этого немало неудобств.

– Очевидно.

– Итак, Ганеф мертв для человечества, а истинный Ганеф, хорошо экипированный движимым имуществом убитого, начинает новую жизнь под чужой личиной.

– Именно так и происходит.

– Да. И довольно долго: целых три десятилетия. В

сущности, Лоран, он прожил свою жизнь и ничего не потерял. Убийца скостил ему лишь последние годы, которые тот наверняка коротал бы в болезнях и старческой немощи.

Один я остался внакладе. Как я ни разыскивал этого негодяя все тридцать лет, но напасть на его след не сумел. И

если его все же удалось обнаружить, то чисто случайно.

Судьбе было угодно, чтобы мы свиделись в Мюнхене по прошествии тридцати лет. Сбылась моя надежда, настало время предъявить ему иск.

Настало время и для очередной кружки пива – Бруннер то и дело посматривает в сторону бара, уже освещенного лампами холодного дневного света, и тихо бормочет:

– Пожалуй, я бы выпил еще кружечку…