Что может быть лучше плохой погоды. Тайфуны с ласковыми именами

Секретарша Вермескеркена ведет меня по пустынному коридору со множеством дверей, затем мы попадаем в маленькую приемную, где она передает меня в руки другой секретарши, охраняющей вход в святилище самого председателя. Она предлагает мне сесть и услужливо подносит утренние газеты. Я успеваю не только просмотреть прессу, но и рассмотреть эту хорошенькую женщину с приветливым лицом. Звонит телефон, и секретарша после нескольких односложных слов в трубку указывает мне на двери святилища.

Стоило мне окинуть беглым взглядом кабинет, как в моей голове родилось подозрение, что, пока я ждал за дверью, председатель тоже читал газеты. Они в беспорядке лежали на его письменном столе. Господин Эванс счел нужным встать с кресла и, встречая меня, снисходительно протянуть мне отяжелевшую длинную руку.

Председателя солидных фирм, как английские короли, – царствуют, но не управляют. Поэтому я ожидал увидеть музейную развалину, некоего отпрыска знатной семьи, который вместо богатства унаследовал только имя, обеспечивающее ему почетную должность и хорошее жалованье. Но встречающий меня человек, хотя ему уже за пятьдесят, в расцвете сил. Худой и очень высокий, он слегка сутулится, что характерно для высоких людей –

передвигаясь, они словно боятся стукнуться обо что-то головой.

– По-французски я говорю скверно, – отвечает он на мое приветствие. – Хотя все понимаю.

– Почти то же я могу сказать о своем английском.

Так что мы объяснимся на двух языках. Это, оказывается, не столь уж трудно, потому что разговора, в сущности, нет. Если не считать коротких реплик, время уходит на длинные монологи. Мой – о том, какие возможности открываются перед проектируемым новым отделом, если иметь в виду бесценные качества часов «Хронос». И его – о характере предприятия «Зодиак», о маленьких колесиках секторов, образующих большую машину, о преимуществах этой машины, на которую почти не влияют эпизодические кризисы отдельных секторов, и так далее, и так далее. У

меня создается впечатление, что он повторяет истины, заготовленные специально для таких случаев, но я на большее не претендую, потому что мой собственный монолог тоже не блещет оригинальностью.

Эванс говорит монотонно, не проявляя особого интереса к тому, как я на это реагирую, лишний раз подчеркивая, что исполняет скучный и неизбежный ритуал. Его красивое, мужественное лицо говорит о сильном, волевом характере и напоминает физиономию знаменитого голливудского актера, который благодаря этой своей физиономии стал миллионером. Только у актера взгляд был полон сердечности, а под наплывом возвышенных чувств становился даже нежным. А серые холодные глаза Эванса смотрят на тебя отсутствующим взглядом, как у человека, думающего совсем о другом, и кажется, будто за этими глазами вовсе нет человека.

Я наблюдаю за своим собеседником без видимого любопытства, так же как без видимого любопытства рассматриваю комнату. Огромный кабинет скорее похож на морской музей. Передо мной макеты старинных кораблей, хранящиеся под стеклянными колпаками, мореходные карты, рулевое колесо парохода, компасы и барометры, морские раковины всевозможных видов и размеров. В

глубине комнаты две двери. Одна чуть приоткрыта, ровно настолько, чтоб было видно, что, кроме умывальника, ничего другого за нею нет. Сверкающие чистотой окна глядят на высокие деревья набережной.

– Нет ли у вас каких-либо пожеланий? – закончив свой монолог, спрашивает Эванс, немного помолчав.

Это означает: «Не пора ли тебе уходить?», но я решаю воспользоваться случаем.

– Мне бы хотелось сохранить свою секретаршу.

– Она настолько красива? – поднимает брови Эванс.

Вот и все, к чему он проявил интерес, его единственная шутка, если эта банальность может сойти за шутку.

– Дело вкуса. Но она отличный работник, я к ней привык и…

– Хорошо, хорошо, – соглашается Эванс. – Обратитесь от моего имени к Уорнеру, пускай он уладит вопрос о ее назначении. Впрочем, вам следует зайти к Уорнеру и по поводу своего назначения.

И он встает с явным намерением дать мне понять, что на приеме у председателя не принято засиживаться.

Мною перебрасываются, как футбольным мячом, – ван

Вермескеркен – Эвансу, Эванс – Уорнеру. «Зайдите к

Уорнеру» – звучит невинно и просто, вроде «закурите сигарету». Однако на деле все выглядит совсем иначе.

Адам Уорнер, администратор, ведающий персоналом, –

человек моего возраста и, вероятно, не более доверчивый, чем я. Равноценного противника всегда быстро узнаешь, потому что без труда улавливаешь нечто общее, существующее и в мыслях, и в поступках. На Уорнере безупречный, но не броский серый костюм. И лицо у него серое,

невыразительное, лишенное каких-либо отличительных черт. То же можно сказать и о глазах, этих окошках души, если бы не их необыкновенная подвижность и глубоко затаенная подозрительность.

Он предлагает мне сесть возле письменного стола и, не глядя, вытаскивает из ящика какие-то формуляры. Комната у него маленькая, я бы даже сказал убогая, в сравнении с шикарными кабинетами коммерческого директора и председателя.