Что может быть лучше? (сборник)

Света послушно встала на четвереньки над услужливо разлёгшейся Валей, но засомневалась, засмущалась раскрытой пизды – всё-таки первый раз. Валя развела пальцами губы и вытаращила клитор, чтобы сомнений не было, куда Свете направить язык. А я тем временем заполнил Светино влагалище своим распираемым кровью мясом. Она от этого ощущения прониклась новым желанием и осторожно опустила голову в направлении просящего Валиного клитора.

Мне было не видно, что там происходит, но у Вали закрылись глаза, и я понял, что Светин язык оказался на нужном месте.

Следует отметить, что Света была исключительно благодарным человеком и хотя бы в силу этого своего качества обязательно отплатила бы Вале наслаждением за наслаждение. Однако было очевидно, что женщины пришлись друг другу по вкусу.

А меня охватила радость от этого тройственного союза, в котором я оказался впервые. Валя быстро закатилась в зону оргазмов, где один, как всегда, шёл за другим. Света явно радовалась влиянию и власти своего языка. Я вскоре звучно кончил в Свету, и она прекратила свои старания над Валей. Но Валя, в силу её долгой инерции ещё пребывающая в наслаждении, попросила Свету:

– Встань, милая, надо мной, я хочу его семя из тебя высосать.

Валя на спине проползла под Свету, а та на коленях сделала шаг в направлении Валиного лица. Света напрягла мышцы влагалища, и из него потянулись длинные капли моего семени в широко раскрытый рот Вали, который не стал дожидаться тянущихся медленных капель, а всосался во влагалище, вылизывая его содержимое. А я тем временем целовал Свету в губы.

Когда мы в конце концов расстались, Света и Валя уже были закадычными подругами и обменялись телефонами. У меня это вызвало если не ревность, то настороженность. Я-то мечтал, что мы теперь будем встречаться втроём. Но они стали встречаться без меня.

Этому невольно способствовал и я сам. Я называл Валю Аленькой, не столько из нежности, сколько из эстетических соображений: «Валенька» звучало почти как «валенок» и потому у меня язык не поворачивался ласкательно использовать такое слово.

А когда я через несколько дней сливался со Светой, то во время пика восторга, охватывающего перед его полным исчезновением, я случайно назвал её Аленькой. Причём в момент, когда пелась Green Grass – сработал рефлекс. Света рассвирепела. Я пытался выкрутиться, что она, мол, ослышалась, а я назвал-то её Маленькой. Хотя она маленькой не была, а была средненькой. По росту. А по внешности она была небоскрёбно выше среднего.

Настроение у Светы испортилось на весь вечер, и, когда я её провожал, она мне призналась, что влюбилась в Валю. А Валя потом мне сказала, что Света влюбилась в песню Green Grass. Такая вот мелкотравчатая история вышла.

9. «Five Months, Two Weeks, Two Days»

(Louis Prima)

Эту песню все мои приятели называли «Нокаут подлецу». Английских слов песни никто разобрать не мог. Пластинку, где можно было бы прочесть название песни, никто в глаза не видел – магнитофонная запись делалась с энной магнитофонной перезаписи.

Приходилось довольствоваться воображением. В качестве припева Louis Prima выделывал звуки, которые мог бы издавать боксёр, выбрасывая руку в сильном ударе. Потому-то и придумался «нокаут». А «подлец» появился как вящее основание для этих многочисленных ударов.

Я, четырнадцатилетний, носился со своим гробообразным магнитофоном по знакомым и переписывал американскую музыку. Элвис Пресли, записей которого у всех было навалом, мне почему-то тогда не нравился. «Рок вокруг часов» (так дословно переводили Rock Around The Clock) и подобные словосочетания вызывали почтительное недоумение перед американской смелостью давать такие наглобессмысленные названия – мой робкий разум рисовал парочку, бешено скачущую вокруг больших стенных часов, поставленных посередине комнаты) и прочие роки тоже не впечатляли, скорее всего потому, что душой и телом до них я тогда ещё не дорос. Я искал нечто подобное моей любимой музыке из Серенады Солнечной долины.

Когда я впервые услышал эти песни, они мне представились исчерпывающим воплощением американской музыки, джаза, идеального образа жизни. Поэтому, когда я потом слышал country, blue grass, jass modern, rock-n-roll, я отстранялся, поражаясь, как это Америка могла сделать нечто настолько менее интересное, чем джаз из Серенады? Я тогда не знал, что эта форма джаза называлась swing и что исполняли её big bands. Слово «джаз» для меня тогда было всеобъемлющим и неделимым, и я никак не мог отыскать записи, которые мне бы нравились, так как диксиленд и джаз модерн попадались постоянно, a big bands почему-то меня миновали. Я также никак не мог понять, почему джаз, который попадается, мне не нравится, а тот, который нравится, не попадается – это ведь джаз, а раз джаз, то он должен нравиться, и всё тут. Но так не получалось.