Что нам делать с Роланом Бартом? Материалы международной конференции, Санкт-Петербург, декабрь 2015 года

Возможно, затруднения и колебания Барта в этом вопросе отчасти объясняются случайными историческими обстоятельствами: между 1947 и 1953 годами в СССР произошла знаменитая «дискуссия о языке», открытая статьей Сталина «Марксизм и проблемы языкознания» (1950), где провозглашался нейтрально-внеклассовый характер национального языка. Барт знал об этой идеологической кампании, распространявшейся через международную коммунистическую прессу, и она могла повлиять на его мысль в «Нулевой степени письма», хотя он и избегает на нее ссылаться[45]. «Долитературный» и политически безответственный язык-Природа – это примерно то же самое, что «общенародный язык» по Сталину.

Однако и введение нового понятия «письмо», призванного уловить социально ответственный аспект языка, не решает проблему, так как это понятие само двузначно. Письмо (по крайней мере литературное письмо), определенное в начале «Нулевой степени…» как результат выбора, свободного решения, на последней странице той же книги вдруг оказывается навязанным писателю традицией, «Историей». Писатель «скомпрометирован» им, то есть отвечает за него – и в то же время не несет ответственности за свой выбор, подобно тому как мы не выбираем свой язык и культуру:

…История вкладывает ему [писателю. – С. З.] в руки богато украшенный, хотя и компрометирующий инструмент – письмо, унаследованное от прошедшей и уже чужой для него Истории, письмо, за которое он не несет никакой ответственности, но которым, однако, только и может пользоваться[46].

Итак, образуется оппозиция между двумя формами ответственности, которые имплицитно противостоят друг другу как в традиционном понятии «языка», так и в новоизобретенном понятии «письма» и которые соответствуют двум осям этого отношения: наряду с частной ответственностью перед другими людьми (единомышленниками, партнерами и т. д.), вытекающей из более или менее осознанного выбора, предполагающей селекцию конкретных форм – что-то одно, а не другое, – бывает еще и тотальная ответственность за не всегда осознанное и даже вынужденное приятие общих форм. Эти две разные ответственности мы берем на себя посредством «выбора» (choix) или «согласия» (assentiment); различение этих понятий Барт намечал еще в одной из своих театральных рецензий 1956 года[47], а затем посвятил ему специальный фрагмент «Согласие, а не выбор» в книге «Ролан Барт о Ролане Барте» (1975). «Выбирать» – это воинственный акт разрыва, его совершают «как бык вылетает на окруженную людьми арену», а «соглашаться» – значит «молчаливо идти навстречу», без противопоставления «своего» и «чужого», без драматической негативности[48]. Можно определить две формы ответственности как ответственность относительную и абсолютную; или как ответственность селективную и интегральную; или, наконец, как ответственность социополитическую и экзистенциальную.

Последний термин обусловлен вероятным источником данной оппозиции у Барта: это философия Сартра, который оказывал сильное влияние на него в послевоенные годы. «Частная» ответственность близко соответствует сартровскому понятию ангажированности. Любопытно, однако, что в книге «Что такое литература?» (1948), где специально обосновывается понятие ангажированности, Сартр лишь очень редко пользуется словом «ответственность», причем в значении существенно отличном от писательской ангажированности:

…писатель намеревается обнажить мир, и в особенности человека, для других людей, чтобы эти последние, перед лицом обнаженного таким образом объекта, взяли на себя полную ответственность за него[49].

Сходную мысль высказывает и Барт в конце «Мифологий», ставя перед семиотической наукой о мифах задачу разоблачения (у Сартра – «обнажения») самих мифов и затемняемой ими действительности:

…таким образом, ее разоблачения – политический акт; опираясь на идею ответственности языка, она тем самым постулирует и его свободу[50].