Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ)

Спрашиваю, наклонившись вперед, негромко и доверительно, и вижу, как тот меняется в лице. Точнее не так: лицо остается тем же — открытым и улыбчивым, а вот глаза… Ох какое неприятное выражение в них появляется. Опасное выражение. Значит, интуиция все-таки подвела? И что теперь? Егор и Федор где-то поблизости, но не рядом. Так что придется расхлебывать последствия собственной ошибки самой.

— Как догадалась, что именно это мне нужно было?

— Умные люди подсказали.

Вот как… Размышляет, в черепушке мысли ворочаются так интенсивно, что мне кажется их шевеление даже невооруженным глазом заметно. А потом:

— Ань, а сведи меня с ними. Понимаю, как это звучит после всего, но… В общем в какой-то заднице я оказался. Настолько, что вообще не знаю, что делать.

Вот это да! Ясно, что сводить его с кем бы то ни было без их согласия нельзя ни в коем случае. Но все та же интуиция подсказывает мне, что это знакомство будет делом правильным. Решаю ничего с разбегу не предпринимать. Пусть все идет, как договорились. Стрельцов проследит за ним, чуть больше о парне узнает, а уж потом…

Обещаю Павлу переговорить с «противной стороной» — не мне ж решать захотят они «сводится» или нет. Выходим из «Пилзнера» на Тверскую, стоим прощаемся. Павел настойчиво просит меня уговорить своих «умных людей» встретиться с ним — очень надо. Я повторяю, что должна прежде переговорить…

Я еще продолжаю что-то объяснять ему, когда парень вдруг прыгает на меня и, сделав классическую подсечку, валит на асфальт. Прикладываюсь так основательно, что даже звон в голове. Не сразу понимаю, что на самом деле звук этот не внутри моей черепной коробки, а снаружи. И не звон, а визг. Визжат женщины. Становится страшно. Начинаю выдираться из-под придавившего меня Павла, и он неожиданно отпускает меня. Приподнимаюсь на локте и вижу, что на улице откровенная паника — люди бегут в разные стороны. А над нами с Павлом в полный рост стоит Федор Кондратьев. И в руке у него пистолет… И он, и Павел смотрят куда-то в сторону Пушкинской. У обоих на лицах одинаковое выражение: досада, смешанная со злостью. И тут…

И тут у меня начинает звонить телефон: «Это я твоя мама звоню, вся, блин, извелася ну прямо на корню…» Отвечаю практически на автомате, пребывая все в том же обалдении. Анна, где ты? Почему ты мне никогда сама не звонишь? Я же волнуюсь за тебя. А тебя уже второй день нет дома. Ты знаешь, Саша вернулся. Его мама в шоке — мальчик совсем ничего не хочет рассказывать…

— Мальчику на пять лет больше, чем мне, — рассеянно поясняю я.

— Что? Тебя очень плохо слышно. Там у тебя кто-то кричит? Где ты?

— На Тверской. Здесь… шумно. Мам, а можно я тебе потом перезвоню?

— Ты уже это говорила, но я твоего звонка так и не дождалась. Ночь не спала, все думала…

— Мама! Я. Тебе. Перезвоню. Позже.

Яростно нажимаю кнопку отбоя и свирепо смотрю на мужиков, которые колоннами возвышаются надо мной лежащей. Кондратьев укоризненно качает головой, а потом одним решительным рывком ставит на ноги.

— Ты маме не хами, голуба-душа, она у тебя одна. Больше не будет.

Какая прелесть! Самое время заняться моим воспитанием!

— Ты как? Цела? Что таращишься? Цела, говорю?

— Да, — с некоторым сомнением говорю я и на всякий случай ощупываю себя.

— А ты?

Это Φедор уже спрашивает Павла. Тот только отмахивается.

— Царапина. До свадьбы заживет.

Его рука в крови и только тут я понимаю, что его наскок на меня и наше падение на асфальт было совсем не беспричинным.

— Ты молодец. И спасибо, что Анну прикрыл. Во-время среагировал.

— Ждал. Вот и вертел головой.

— А чего ждал?

— Так того и ждал…

Исчерпывающе. Мужики стоят и через мою голову смотрят друг на друга.

— Я тебя знаю, — говорит вдруг Павел.

— И я тебя, — подтверждает Кондрат. — Вместе за краповым беретом на зубах ползли.

— Точно.

Мужики медлят еще мгновение и жмут друг другу руки. Как у них все просто! За каким-то там беретом вместе где-то ползали и все — друзья. Что это, кстати, за берет такой и почему за ним «на зубах» ползают? Надо будет дома в интернете посмотреть… Эх, далека я все-таки от народа! Совсем в своих исторических эмпиреях залеталась… Даже одичала.

— Господа, — дергаю обоих за рукава. — Господа, обратите на меня свои мужественные взгляды. Я все ещё тут, чуть ниже ваших подбородков. И ничегошеньки не понимаю.

— Да что тут, Ань, понимать? — это Кондратьев. — Стреляли…

Ну да. Стреляли. Сразу вспоминается «Белое солнце пустыни» и Спартак Мишулин в роли Саида. Интересуюсь осторожно:

— А кто?

— Да хрен его знает кто, — отрубает решительно Кондратьев. — Был бы он на машине — выцепили бы его в пробке. Но дураков нет. На мотоцикле, сволочь, прикатил. Усвистал между рядами — поминай, как звали.

— Нам бы поговорить, ребята, — твердо произносит Павел, и мы с Кондратом уставляемся на него. — Но только не здесь, если не хотим на весь день в ментовке с объяснениями застрять.