Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ)

Стрельцов вылезает из машины Кондратьева. Федор заводится и начинает выбираться со двора. Про меня словно забыли. Возят за собой словно мешок со старым тряпьем.

— Я тоже не поеду. Мне домой надо. Переодеться хоть, да и мама…

— Что мама?

— Волнуется.

— Думаешь, она будет волноваться меньше, если тебя подстрелят как вальдшнепа?!!

— Почему это меня должны?..

— А потому, голуба-душа. Мы вот тут все вроде прикинули, во всем вроде разобрались, а на самом-то деле — что?

— Что?

— На самом деле никто не знает, в кого сегодня стреляли. В Павла или в тебя.

* * *

Шок от его слов проходит у меня только после того, как мы выбираемся за пределы МКАД, и Кондратьев привычно вдавливает педаль газа в пол. Странный он все-таки парень. Только что кидался под пули, что бы прикрыть меня и Павла. А теперь мчится по этой проклятой дороге так, что того гляди нас всех собственными руками к праотцам отправит. При этом на лице выраженье полного счастья. Адреналиновый наркоман? Я — точно нет. Это наверно про таких как я придумали анекдот. Ну тот, что про человека, впервые в жизни прыгнувшего с парашютом: «Теперь я знаю, откуда у людей выделяется адреналин».

Звонит мама и мрачным голосом интересуется, когда же меня все-таки ждать домой. Кондратьев косит на меня хитрым глазом. Злюсь на него. Злюсь на маму. Злюсь на себя. Чудесное платье Маши, в котором я ходила «на дело», безнадежно испачкано после моего падения на асфальт. Причем не только обычной московской грязью, но и кровью с руки Павла. В чем мне теперь ходить — вообще не понятно. О чем и сообщаю в тоске.

Мужики переглядываются и вдруг принимаются ржать. Чего я смешного-то сказала?

— Ну бабы! Ей чуть башку не отстрелили, а она по тряпкам плачет.

Это Павел. Кондратьев же просто обещает, что Ксюха мне обязательно что-нибудь подберет. А потом явно не удержавшись подмигивает:

— Хотя, если ты, рыжуха, будешь ходить и вовсе без ничего, вряд ли кто-то расстроится. Даром, что доктор наук и профессор.

Смотрю на него удивленно, ощущая, как щеки начинают наливаться румянцем. Это что — комплимент такой? Я в комплиментах вообще-то толк знаю, но как правило они в устах моих кавалеров звучат как-то более возвышенно: ну там, про глаза красивые; духи, которые дивно хороши; наряд, который именно сегодня как-то особенно к лицу. А тут… Нет, все-таки, наверно, права мама, когда рассуждает о несовместимости людей из «разных социальных слоев».

Кстати, как на такую, с позволения сказать, откровенность, реагировать? Мама бы отвесила пощечину. Вот только вряд ли это будет удачной мыслью, с учетом того, что мы летим с самолетной скоростью.

Кондратьев снова скашивает на меня глаза. Они смеются.

Теперь я поняла: он издевается! А я-то было подумала… Дура. И когда молодая была, знала, что фигурой меня бог обидел.

Как сказала мне одна из «принцесок» — очередная зазноба того самого парня, что почти что стал моей «первой настоящей любовью»: «Мужик не собака, костей не любит». Ну не любит и не любит, а издеваться-то зачем? Отворачиваюсь. Щеки так и горят. Он молчит. Причем как-то растерянно. Чего-то другого ждал? Не дождется!

* * *

В деревню, где стоит дом Серджо Ванцетти, приезжаем довольно быстро — все ещё праздники, дороги пусты. Вот только добравшись до места мы почему-то не идем в уже знакомый мне особняк, а загоняем машину в гараж того дома, что стоит напротив. Хотя при этом встречает нас все тот же Серджо. Видя мое недоумение поясняет:

— Это дом моей жены. Она его продавать не хочет. Так и стоит по большей части пустой. Проходите.

Тут просторно и как-то чувствуется, что люди здесь постоянно не живут.

— Через неделю Викусе полгодика, приедет Ксюхина бабушка. А пока он в полном твоем распоряжении, Паш. Для того, что бы спрятаться и переждать — самое то. Тебе, Ань, я думаю, будет удобнее у нас.

Павел усмехается:

— Не доверяешь?

Серджо в ответ лишь вежливо улыбается. Так вежливо, что холодно как-то становится. Пашина улыбка вянет.

— Ну что? С этим разобрались? Тогда давайте сядем и помозгуем. Паш, расскажи, пожалуйста, все с самого начала.

Павел приступает. Серджо периодически прерывает его краткими вопросами. В том числе уточняет, когда ему звонил заказчик — до убийства Коли или после него. Выясняется, что звонил он два раза. Первый раз — до. И Павел сразу согласился на встречу, но не пошел — обнаружил труп приятеля. Потом тот человек позвонил второй раз, но тут уж наш новый знакомец от встречи отказался категорически. Итальянец и сосредоточенно грызущий ноготь Кондратьев переглядываются.

— Прав был Стрелок — какая-то фигня. Такое ощущение, что левая рука не знает, что делает правая. Зачем убивать Николая, зачем палить в Павла, если шприц с кровью ещё у него в руках? Какой-то бред. Куда как логичнее сначала получить кровь, а уж потом, если есть такая нужда, ликвидировать тех, кто ее добыл. Тогда есть только два варианта. Первый, — итальянец поднимает кулак и отгибает один палец. (Что значит иностранец — даже жесты другие. У нас ведь обычно при перечислении пальцы загибают). — Твои заказчики, Паш, идиоты.

— Отпадает.