chto_neobhodimo_znat_o_mihaile_bulgakove

В 20-е годы Булгаков относился к работе как русский: «взялся — сделай». В 30-е он вынужденно освоил советскую манеру работать — пилить средства и гнать туфту.

Он числился на работе во МХАТе, потом в «Большом театре. Во МХАТе он серьёзно работал, пьесы его не ставили. Но с точки зрения советских нравов Михаил Афанасьевич честно отрабатывал хлеб (ну не получается, но работает же!). Это вызывало большую нервотрёпку, Булгаков переживал, что не справляется с работой и подводит театр. Халтурить он не умел, и даже поверхностные переделки романов классиков в пьесы отнимали у него много сил. В Большом Театре он уже халтурил сознательно и вполне профессионально. По договору раз в год он должен был предоставить либретто, при этом и он сам, и его руководство прекрасно понимали, что это синекура (распоряжение Сталина). Было важно обозначить работу и дать листаж. А то, что либретто (написанное левой ногой) затем не пройдет репертком (просто потому, что Булгаков ОДНОВРЕМЕННО с синекурой и в черном списке — вот такой парадокс!) в этом ни Булгаков, ни руководство театра не виноваты. На то и поставлены надзорные органы над несмышлёными интеллигентами, чтобы в таких случаях помогать и предостерегать.

В этом контексте «Батум», скорее всего, был гипертуфтой. И всё удалось — он получил за пьесу большой гонорар, ему должны были дать новую квартиру (хотя по советским условиям Булгаков и так жил шикарно: в трёхкомнатной квартире на троих). А то, что пьесу запретили, даже лучше, — так как марать имя, конечно, не хотелось. Кроме того это было издевательство над советской властью: запрещаете автоматом все мои пьесы — ну и умойтесь, запретите пьесу, которая прославляет Сталина.

Так что если у Булгакова и была досада после внезапной остановки работы над пьесой, то только из-за срыва туристической поездки в Батум «для сбора материала» (конец августа начало сентября — самое оно). Так гениальный писатель Булгаков превратился в жулика Бендера, ставящего для жителей Васюков и Владикавказа «Детей муллы» и «Батум».

Зарезать, конечно, могли. Ингуши могли зарезать Булгакова за «Детей муллы», ингуши избили Бендера во Владикавказе, когда он пытался (вначале небезуспешно) обыграть их в три листка. И конечно ему могли выколоть глаза за «Батум». Ну так колониальные нравы-съ. А риск — дело благородное.

XXIII

Однако не будем забывать, что Булгаков мастер создавать тяжелые вещи. Это не обязательно достоинство, просто свойство личности. Создавая некий символ, предмет, он навечно помещает его в свой мир и не может от него избавиться. Поэтому в дилогии есть избыточность, выходящая за пределы авантюрного жанра.

Давайте вспомним, как появилась фуражка Остапа Бендера. Вначале, как это ни покажется странным, фуражка была куплена Воробьянинову на Кавказе — для представительских целей (как и белые штаны):

«Воробьянинову в магазине готового платья Тифкооперации был куплен белый пикейный костюм и морская фуражка с золотым клеймом неизвестного яхт-клуба. В этом одеянии Ипполит Матвеевич походил на торгового адмирала-любителя. Стан его выпрямился. Походка сделалась твердой».

Эти действия привели к повышению самосознания затюканного предводителя дворянства. Но его лидерство (бывшее с самого начала не очень доброй шуткой Бендера) оказалось злокачественным. Воробьянинов по мере развития сюжета закончил процесс перерождения в советского человека (начатый на должности башмачкина в уездном ЗАГСе) и зарезал своего компаньона.

Второе и последнее упоминание фуражки в «12 стульях» — Воробьянинов вскрывает последний стул в шахматном клубе (опять тяжелый символ — придумав двумястами страницами ранее Нью-Васюки, Булгаков не может отказаться от урановой вещи — она неколебима) и мечтает:

«Сейчас же на автомобиль, — подумал Ипполит Матвеевич, обучавшийся житейской мудрости в школе великого комбинатора, — на вокзал и на польскую границу. За какой-нибудь камешек меня переправят на ту сторону, а там…»

Но стул оказывается пустым.

«Воробьянинов, бросив все как было в шахматном кабинете, забыв там плоскогубцы и фуражку с золотым клеймом несуществующего яхт-клуба, никем не замеченный, тяжело и устало вылез через окно на улицу».