Что они несли с собой

Рассказывая историю, словно бы видишь некий сон и надеешься втянуть в него читателей или слушателей, надеешься, что твое воспоминание, воображение и слова создадут в твоем и их сознании новый мир. Иллюзию жизни.

Например, Тед Лейвендер имел обыкновение глотать по утрам четыре-пять таблеток транквилизатора. Это давало ему шанс справиться с реальностью, таблетки помогали ему продержаться еще день. Помню, какие безмятежные у него были глаза. Даже когда дела принимали скверный оборот, на лице у него оставалось мечтательное выражение, — приблизительно этого он и добивался, эдакого бегства в иную реальность.

— Как сегодня война? — спрашивал кто-нибудь, и Тед Лейвендер отвечал с мягкой, ошалелой улыбкой:

— Да так, брат, сочная. Вкусная у нас нынче война.

В апреле он получил пулю в голову у деревни Тхан Кхе. Нам с Кайовой и еще паре парней приказали подготовить его тело к отправке вертолетом. Помню, как я сел на корточки, не желал смотреть, но все равно смотрел. У Теда Лейвендера не было левой скулы. Вокруг глаза — набухшая чернота. Быстро, стараясь ничего не чувствовать, мы обшарили его карманы. Боже, как я жалел, что у меня нет перчаток! Но я ненавидел не кровь, а ощущение мертвечины. Мы сложили его личные вещи в пластиковый пакет, а пакет привязали к запястью. Мы забрали фляжки и патронные сумки, завернули его в его собственную плащ-палатку и отнесли на сухое рисовое поле, где и положили осторожно.

Некоторое время все молчали. Потом Митчелл Сандерс рассмеялся и посмотрел на зеленую плащ-палатку.

— Эй, Лейвендер, — окликнул он. — Как сегодня война?

Повисло короткое молчанье.

— Да так, брат, сочная, — ответил кто-то.

— Это хорошо, — пробормотал Сандерс. — Это очень, очень хорошо. Теперь всё путем.

— Эй, я больше не потею и такой мягкий…

— Вот и не нервничай. Больше незачем таблетки глотать. Мы «стрекозу» вызвали, будет у тебя трип всей жизни.

— Ага…

Митчелл Сандерс улыбнулся.

— Эта «стрекоза» высоко тебя забросит. Совсем расслабит. Иначе взглянешь на все это дурацкое дерьмо.

Мы видели мечтательные голубые глаза Теда Лейвендера. И мы почти слышали его голос.

— Отлично! — произнес кто-то. — Я готов к полету.

Шум ветра, крики птиц и тишина полдня — мир, в котором мы находились.

Вот что делает рассказ. Покойники обретают новую жизнь. Ты заставляешь мертвых говорить. Иногда они бормочут что-то вроде: «Отлично! Я готов к полету». Или: «Перестань плакать, Тимми», — вот что сказала мне Линда после того, как умерла.

* * *

Даже сейчас я мысленно вижу, как она идет по проходу в кинозале старого кинотеатра «Стейт» в Уортингтоне, штат Миннесота. Вижу ее лицо в профиль рядом со мной, на щеке лежит мягкий отсвет киноэкрана.

Тем вечером крутили «Человека, которого никогда не было». Я ясно помню сюжет или, во всяком случае, его завязку, потому что главным действующим лицом был труп. Сам этот факт произвел на меня сильное впечатление. Действие разворачивалось во время Второй мировой войны. Союзники придумывают план, как ввести в заблуждение Германию, чтобы немцы не узнали, где они собираются высадиться в Европе. Они добывают тело — кажется, английского солдата — и надевают на него офицерский мундир, набивают карманы фальшивыми документами и сбрасывают в море, чтобы течение вынесло его на берег у позиций нацистов. Немцы находят документы, и обман позволяет выиграть войну. Даже сейчас я помню, с каким ужасным звуком труп плюхнулся в море. Помню, как посмотрел на Линду, думая, вдруг это для нее чересчур, но в тусклом сером свете она как будто улыбалась экрану. В уголках глаз — крошечные морщинки, губы изогнуты в полуулыбке. Я этого не понимал. Тут ведь нечему улыбаться. Пару раз я даже вынужден был закрыть глаза, но это не помогло, ведь и тогда я снова и снова видел, как тело солдата, кувыркаясь, летит в воду, как оно плюхается в нее, какое оно неподвижное и тяжелое, и бесконечно мертвое.

Я испытал облегчение, когда фильм, наконец, закончился.

После мы заехали в закусочную «Дейри Квин» на краю городка. Вечер был какой-то ватный и гнетущий, и повсюду вокруг нас прерии Миннесоты перекатывались долгими, повторяющимися волнами кукурузы и соевых бобов, — всё плоское, всё одинаковое. Помню, как ел мороженое на заднем сиденье «бьюика», и долгую пустую поездку в темноте, как потом машина остановилась перед домом Линды. Наверное, кто-то произносил какие-то фразы, но по прошествии лет они забылись, остались лишь несколько последних образов. Помню, как провожал Линду до двери. Помню медный фонарь на веранде и его резкое желтое свечение, мои ноги, можжевеловые кусты у крыльца, мокрую траву, Линду рядом со мной. Мы были влюблены. Да, нам было по девять лет, но это была настоящая любовь, и теперь на той веранде мы стояли одни. Наконец мы посмотрели друг на друга.

— Пока, — сказал я.

И Линда кивнула и сказала:

— Пока.

* * *