Что осталось от меня — твое

Белые приземистые домишки плотно сидели вдоль дороги. В палисадниках виднелись миниатюрные топиарии[114], небольшие деревца хурмы в горшках и заросли натсумикана[115], а между домами, словно опутывая их, тянулись бесконечные линии телефонных проводов. На проводах примостились вороны, выжидая, не выбросит ли кто свежий мусор, не появится ли на улице маленький ребенок с лакомством, которое можно отнять.

Я остановилась возле цветочной лавки, где было полно традиционных хризантем — букеты стояли в голубых ведрах с водой, — но выбрала гортензии, потому что эти цветы росли на холмах Симоды.

Дорога петляла вверх, а затем спускалась и упиралась в крутой склон, на котором была устроена целая вереница лестниц, расположенных под таким углом, что даже местные ходили по ним с опаской. У основания лестницы находилась детская пленял, ка, куда мама часто приводила меня. Качели и карусели были намного разнообразнее и красочнее тех, на которых мне доводилось кататься в детстве. В центре площадки разместилась большая песочница, а рядом — покачивающаяся на пружине пластмассовая фигура панды. Однако на площадке не было ни души. В Симоде не найти оживленных улиц, широких автомагистралей, офисных центров и многоэтажных зданий. В отличие от шумного Мэгуро здесь царит тишина. Косые лучи солнца пронизывают кроны деревьев, а в конце переулка виден храм, в котором находится наша семейная усыпальница. Там и была похоронена моя мама.

Вступив на территорию храмового комплекса, я не стала подниматься в главный зал, но, обогнув его, двинулась по тропинке, которая ведет к кладбищу. Мы с дедушкой приезжали сюда всего несколько недель назад, когда оба еще жили в совершенно ином мире.

Было время праздника Обон. Считается, что в этот период души усопших возвращаются на землю и посещают родных. Из храма доносятся праздничные песнопения, которые не стихают до позднего вечера. Мы с дедушкой принесли охаги — шарики из сладкого риса и бобов адзуки, обернутые в целлофан. Я знала — обычно служители храма убирают еду с могил, прежде чем она начнет портиться на солнце, а ночью привлекать на кладбище лисиц. Но, приехав в то утро, я обнаружила, что наши дары остались на месте, как и подношения на соседних могилах: возле каждого надгробия стоял сверток, аккуратно перевязанный лентами.

В дальнем конце кладбища находились ведра для воды и прочая утварь. Я поискала глазами ведро, на котором был нарисован символ семьи Сарашима — три шара в центре пятиугольника, — наполнила его водой и пошла обратно. На кладбище было пусто, ни монахов, ни посетителей, и я в полном одиночестве шагала по дорожке, слушая шорох листвы под ногами.

По пути мне попадались совсем старые могилы, камни которых покрывали разводы лишайника, встречались и свежие, с ярко блестевшими на солнце гранитными надгробиями. Однако такие могилы были редкостью. Возможность новых захоронений появлялась лишь в том случае, если какая-нибудь семья переезжала в другие края и забирала прах своих усопших с собой, тогда освободившийся участок продавали желающим. Во времена молодости моей мамы, когда экономика страны набирала силу, национальная валюта крепла, а Японию наводнили иностранные компании, стоимость земли росла с умопомрачительной скоростью. Правительство оказывало давление на храмы, требуя сократить прилегающие к ним кладбища. Тогда-то и начали строить многоэтажные колумбарии. Это считалось очень современным: небоскребы, заселенные мертвыми, в то время как живые тосковали по прошлому — традиционным могилам на кладбище.

Однажды мама рассказала мне, как в детстве, в годы Второй мировой войны, дедушка воровал на этом кладбище рисовые лепешки, которые оставляли люди на могилах своих близких, и как ему приходилось выживать в разбомбленном городе. Мама хотела напомнить, как мне повезло — жить в мирное время, не зная голода и страха. И ей это удалось. Но я помню, насколько ошеломила меня эта история. Трудно было представить дедушку, занимающегося столь низким делом — воровством. Ёси, полный достоинства, хорошо одетый и сытый… В его собственном пересказе история превратилась в юмористический рассказ о жадном мальчике, не понимающем, что такое уважение к предкам, хотя отчаянное положение, заставившее его пойти на этот шаг, дедушка тоже умел подчеркнуть.

Глядя на прошлое через призму личной истории моего деда, я понимаю, что ему пришлось стать свидетелем крушения нации, пережить американскую оккупацию и перемены, которые произошли в стране. Затем настала эра экономического пузыря. Интересно, что Ёси думал о растущих фондовых рынках, о спекуляциях с недвижимостью, когда на короткий период Токио стал едва ли не самым богатым городом мира, и о крахе, который последовал за периодом процветания? И что дедушка думает о мире, в котором мы живем сегодня?

Должно быть, он, как и я, считает, что, если жизнь поворачивается к нам лучшей своей стороной, этот миг нужно ценить и принимать с благодарностью.