Что посмеешь, то и пожнёшь

Чего же тянуть, думалось ей, ведь здоровая, как есть здоровая! Я не спорю, плохая была, когда привезли. Что плохая, то плохая, вся прелая да гнилая, не могла усидеть на койке. А зараз чего держать в вашем царстве? Ем, хожу, хорошо сплю… Чего пролёживать бока? Чего придуриваться под больную?

Маме неловко оставаться дольше.

Прежде она лишь однажды лежала в больнице.

Ещё в войну.

А больше сильно не болела и во всякий день со света была на ногах. С первого света до полуночи (раньше не ложилась) – долгий переезд. Спроси, чем занималась, она надолго задумается и только в досаде махнёт рукой, так ничего в ответ и не вспомнив.

– День оттолклась… Ани минуты не сидела, не лежала… А шо такэ исделала, ей-бо, и не скажу. Шо в будни, шо в выходни… Выходного тоже не бачу. Я его жду, жду… А он через забор и нема его! От нахалюга! Одно слово, ох – крестьянский Бог.

Начнёшь вместе с нею по часам собирать её прожитый день, набегает гора переделанных безвидных дел. Годы её уклонные, кажется, какие особые хлопоты? Ан нет. То пока в огородчике покопается, то пока на низ слетает и по магазинам пробежится, то пока наварит, то пока постирает… Всё пустяки, всё так, вроде и всерьёз нельзя сказать, что при деле была. И была не была, а дня нету. Да что дня? Целой жизни нету! Нету и её как-то не видно. Хорошие года ушли, не простившись, старость накрыла, не спросившись…

На что ушла жизнь?

Мама вовсе не ответит. Только смутится ещё больше против того, когда спросишь, на что ушёл нынешний беготной день.

И вдруг вывалилась такая прорва пустого времени.

Больничное лежание она расценивает как постыдное и непристойное времяпрепровождение. Ей кажется, всех этих людей в одинаковых пижамах свезли сюда из окрестных деревнюшек на барский отдых.

Отдых сверх меры затянулся. Ей уже не с руки здесь ни есть, ни пить, она тяготится пребыванием в больнице и больше всего её убивает, когда приносят в палату обеды.

«Як барыне», – хмуро отмечает и видит в уходе за собой необъяснимый великий грех.

Она не может уже прямо смотреть нянечкам в лицо, приносящим еду, моющим полы. Прячет совестливые глаза и живёт надеждой от обхода до обхода. Ну, может, вот сегодня, вот, может, ну сегодня…

В обход она не пропустит так Зою Фёдоровну, чтоб с нарастающим недовольством не спросить одно и то же: когда выпишете?

Наконец Зоя Фёдоровна ответила ясно: через три дня.

Я пришёл уже после обхода.

Мама светилась радостью.

– Всё, сынок! Покончились твои страданья. Сказано бабке собираться через три дни додому! И правильно… Накурортничалась – до смерти хватит! Нема ничо тяжелей против пустой лёжки. Ну мýка!

В приоткрытую дверь всунулась голова простодушного старика в газетном колпаке.

Нюрушка, сидевшая за спицами, проворчала дежурное:

– А чтоб тебя в раны разбило!

Однако весело и стремительно сорвалась с койки, вышла.

Мы с мамой остались одни в палате.

Я спросил, был ли Митрофан.

– Був! – рдея, с вызовом ответила.

Я понял: не был.

– Да ты, сынок, ничо ему не кажи про мене. Не ругайтеся. Зараз токо и чуешь, дисциплина да дисциплина. Та дисциплина не токо рядовому, она и председателю указ. До мене ли ему? Ну вот крутни умом… У тебе в хозяйстви одна шарикова ручечка та блокнотик с ладошку. А у Митьки – полный колхоз. Скилько людей, скилько скоту, скилько машин и всему дай ума. Да его и без мене хлопоты заливают!

– Конечно, конечно… Шейка похудела, петельки порвала… Не пеше ж. На председательской вездебеге мог бы на минутку заскочить.

– Значит, не мог…

В её голосе, во всём её облике было что-то такое обиженное, виноватое, растерянное. Безусловно, она была б рада, привези Митрофан хоть на миг сюда свои глаза. Мать в больнице не грех и навестить. Ей от людей просто неловко, а так и не приезжай.

Так Митрофан и не ехал.

Значит, такая мать, корила она себя. Раз и в больницу сын не едет, значит, недостойна, значит, в воспитание сына не доложила чего-то, сама не доложила. Сама на себя теперь и пеняй, читалось в её лице, и потому мама оправдывала Митрофана, прикрывая его безумной занятостью.

– Ну ладно, пропустим Митрофана мимо. А она, она-то! Лизонька!

– А что Лиза? У Лизы то и делов, как раскатывать по больницам? У Лизы экзаменты. Это не шутки!

Да, у Лизы шла сессия. Заочно учится в техникуме, в Россоши. На экзамены ездит автобусом, одним днём оборачивается.

– А сегодня, – допираю, – Митрофан сам возил её на своей «Ниве». Могли б маленький кружок на обратном пути кинуть.

– Значит, не могли, – оправдательно жмётся мама. – Люди не могут… Как за это судить? Оно, конешно, в кружку не без душку… А потом, что ж я за барыня такая, чтоб через такую грязюку, через снега летели все ко мне на свиданку? И говорить не хочу! На что мешать людям? Ну на что? Вот вернусь через три дни, ото и все дела.

– Зоя Фёдоровна серьёзно пообещала через три дня отпустить?

– Врачица у нас серьёзна… Меня через три дни, а Нюрушку завтра. Комната у нас стахановська! Ты б, сынок, пошёл сказал Зое Фёдоровне за меня спасибо… Э-э, дырява память. Зовсим забула… Она ж тилько подалась по вызовам. Цэ надовго. Не до вечера ли…

2