Что посмеешь, то и пожнёшь

С площадки свешивалась Глебова нога в желтоватом шерстяном носке. Сапог смирно стоял под лестницей, переломившись и касаясь верхом голенища пола.

– Гле-еб… – тихонько позвал я.

Глеб готовно катнулся к краю площадки, свесился, как с креста снятый. Утомился бедолага со сна у жаркого котла.

– Высокомученик… Занесло же на такую верхотуру мучиться! Давай спускайся. Дело срочное!

– В обед у меня не может быть срочных дел, – зевая, ответил он. – Я засыпаю своё законное. Глотнул полгранёный молочка…

– Из-под бешеной коровки? – предположил я.

Он несогласно покачал головой.

– Что я, фанерный? На работе – ша! Без глупостей. Зажевал моньку корочкой и на бочок.

– Пролежней ещё нет?

– У меня бочки из дюралюминия. Ни один пролежень не проест. Лучше скажи, как там мама.

– Помалу встаёт…

– О! – оживился Глеб. – Вот кто весь из дюралюминия склёпан! Сколько бегает, за всю жизнь только раз и споткнулась. Всего-то лишь однажды залетела в больницу! Какая выносливая… Мы с тобой размазюхи против неё.

– Слушай! Да слазь ты в конце концов! Я только от главврача Веденеева.

– Так, так… Какие новости из зоопарка?

– А новости такие… Договорились, что в час будет встреча на высшем уровне. Он приглашает Святцева, я приглашаю тебя.

Глеб как-то разом сник. Поскучнел.

– Может, ты сам с ними разделаешься… Один как-нибудь…

– Вот так задел![217] Зачем же как-нибудь? Так дела не делаются. Я, собственно, не знаю дела. Всё шло-кувыркалось на твоих глазах. Сто́ит уж только затем пойти, чтоб посмотреть Святцеву прямо в глаза.

– Да что мне эти смотрины? Что мне его глаза? Масла с них не набьёшь… Конечно, я не отказываюсь с тобой пойти. Но мне нельзя отлучиться от мартена. Кинутся – меня нет. Какой звон пойдёт! Апостол месткома в рабочее время покинул территорию завода!

– Не навек же. На десять минут. Без ущерба для производства. Компрессоры без тебя гоняют холод. Всё равно без дела спишь!

– О не скажи! – Глеб щитком выбросил руку. – Это за проходной, дома я без тугриков и без дела сплю. А здесь я сплю строго по графику. Мне за это мани-мани платят!

– Ну и задвигон! Тебя б к капиталисту. Он бы живо из тебя безработного сделал. Вон в Японии… Стоят девочки на конвейере, рвут с огня, умываются по́том. Как какая не выдержала темпа, чуть замешкалась – над нею загорается красная лампочка! Трижды загорится на день – ты уволена!

– Кончай молоть горох! – озлился Глеб. – Будь спок, надо мной не загорится. И вообще отзынь… Срыгни в туман! С работы я никуда не пойду.

Он лёг на другой бок, повернулся ко мне спиной.

3

К моему удивлению, дверь в кабинет главврача была приоткрыта.

Заглянул – никого.

На вешалке пальто, шапка. Вязаный шерстяной шарф с алой весёлостью выбегал из тесного рукава и, круто переломившись, почти до пола стекал по глянцевито-чёрной атласной подкладке пальто.

«Наверное, на минуту куда выскочил?»

Я торчал в дверях и не знал, то ли пройти в кабинет, то ли вернуться.

Мои сомнения уняли зашипевшие со стены часы.

Часы готовились бить. На часах был час.

После единственного колокольного удара я вошёл-таки.

На столе лежала раскрытая мамина амбулаторная карта.

Ага. Значит, меня ждали. Готовились.

Любопытство усадило меня за стол.

Я прилип к карте.

И двух строк не пробежал – шаги.

Я отодвинул карту на край стола, зачем-то встал.

Порог переступил молодой сутулый очкарик.

Слегка сжатая с боков тирольская шляпа с заломленными на ковбойский манер полями наползала на глаза, руки глубоко в карманах настежь расхристанного ядовито-зелёного плаща. На вытянутом узком лице нервничало самолюбие, которое только что укололи и укололи чувствительно.

Не убирая с вошедшего взора, я твёрдо снова сел, будто припёкся к креслу главного.

Вошедший с подчеркнутым безразличием торопливо бросил:

– Так кому это я тут понадобился?

– Наверно, пока мне.

– И что вам нужно?

Такие наглецы мне не нравились с первых глаз.

Меня вывихнуло, вытолкнуло из колеи и понесло.

– Что нужно, что нужно!.. – закипая, повторял я его слова. – Для начала совсем немногое. Когда человек входит, он может поздороваться. При этом ему никто не запретит снять шляпу.

– Пардон, издержки воспитания… – С неохотой он таки снял шляпу, поднёс к груди и, подойдя, в лёгком поклоне протянул мне через стол руку: – Святцев Александр Александрович.

– А я её сын… – с вызовом ткнул я пальцем в карту мамы и демонстративно заложил руки за спину, добавив с чёрным удовольствием: – Вам я руки не дам!

Я понимал, что делал и говорил что-то не то и не так, как требовали того правила приличия. Но я ничего не мог с собой поделать. Я не мог корчить шоколадную мину при грязной игре.

Синеватой, нахолодалой подушечкой большого пальца протянутой руки он медленно, словно в забытье, провёл по подушечкам остальных пальцев, с мгновение постоял ещё как бы раздумывая, что предпринять, и, опустив руку, близоруко, смято огляделся, сел на стул сбоку стола.

– Значит… Расплата?

– Напротив! Бросил срочную командировку, бросил всё на свете, примчался поблагодарить вас за вашу чуткую доброту.

– Какие у вас претензии? – отчуждённо рубнул он напрямик.