Что рассказал убитый

– Все мужчины – мразь! Я тебя растила для того, чтобы ты мне на старости помогал, чтобы опорой был для меня, а ты что? Сбежал от своих сыновних обязанностей и снова сел мне на шею? – И, осуждающе поджав губы, ушла в свою комнатку. Нет, она конечно, его не бросила. Она и кормила его, и стирала, и помогала подниматься с кресла-каталки, поддерживала, когда он пытался для тренировки ног вставать на костыли. Но все это молча, без тепла. Юрка вроде и не обижался на мать – все-таки ей тоже было нелегко, ведь ей на тот момент уже было хорошо за шестьдесят. Постепенно он стал ходить лучше и вскоре стал выходить на улицу. Там, прислонив костыли к спинке скамейки, он часами, если позволяла погода, сиживал на лавочке, беседуя с бабушками о жизни. Они его жалели и почему-то ругали его мать. А он настойчиво и упорно тренировался ходить – заново учился и постепенно стал бодренько скакать на костылях, потом понемногу стал их оставлять, а вскоре и вообще смог обходиться без оных. Правда, ходил он очень медленно и недалеко. Причем на улице он костыли никогда не бросал – стеснялся своей немощной походки, а люди, видя его костыли, жалели, и эта жалость, как ни странно, его согревала, ибо от родной матери он чувствовал только молчаливые упреки, а ее помощь была какой-то равнодушной, механической.

А однажды он спустился в подвал…

И там остался.

Нет-нет, не насовсем, но его привязанность к этому убежищу выросла стократно. Этот подвал под домом был особенным, ибо дом, построенный в конце сороковых – начале пятидесятых годов, являл собой смесь банального помещения типа подвал и нерядового помещения – типа бомбоубежище. Такие подвалы строили в немалом количестве именно в те времена. Там никто и никогда не бывал – кроме слесарей и водопроводчиков, конечно. И этот инвалид – Юра Негодин – скрывался в нем от насмешек мальчишек, от брезгливо-сочувствующих взглядов молодых женщин. К тому же у него обнаружился талант слесаря – он легко ремонтировал замки, делал к ним ключи, чинил какие-то несложные приборы, вентили и краны – короче, стал «починять примусы». И за эту работу жильцы платили деньги, небольшие, конечно, но тем не менее они не были лишними и были стимулом для такой работы. Он иногда в подвале даже ночевал, чего раньше не мог себе позволить, ибо была мама. А теперь он стал ей безразличен. Она даже перестала варить ему, а потому он все больше и больше времени стал пропадать в подвале, благо там были свет и вода. А дверь в подвал не выходила на улицу, потому никто не видел, когда он туда уходил и когда оттуда приходил – ведь их квартира была на первом этаже.

* * *

Всю последующую неделю Огурцов к Неделиной не лез, занимаясь текущими делами. А вот работу врачебной комиссии, что устанавливает инвалидность или ее подтверждает, он отслеживал. И не ошибся. На седьмой день у дверей кабинета, где работала комиссия, он увидел Негодина, который пришел на внеочередное освидетельствование. После этого Огурцов быстренько смотался к дому, где проживал Негодин, и увидел машину из коммунхоза. Среди рабочих он приметил парочку знакомых лиц – то были ребята из розыска. Огурцов хмыкнул и поехал к себе в отделение.

На следующее утро он позвонил Неделиной и спросил про успехи работников коммунального хозяйства, на что следователь огрызнулась:

– Огурцов, отстань от меня, а? Я и так, как дура, пошла у тебя на поводу…

– …И ничего, что ли?

– Полный аллес капут! Это в смысле мне будет к вечеру. Наши ребята в подвале ничего не нашли, а в его каморке тем более. Все, хватит трепаться. Я пошла к начальству, пока! – И в трубке послышались короткие гудки.

Огурцов, конечно, расстроился и после работы поехал в Комитет. Неделина выглядела неплохо, и признаков этого самого «капута», а тем более «аллеса» не наблюдалось.

– Совсем-совсем ничего? – спросил он, просунув в дверь только голову.

– А, товарищ Огурцов, заходи, присядь вон туда! – показала на полукресло у окна, а потом, встав из-за стола, рассказала: – Выяснили мы вот что. Подвал он отделал здорово, превратив его в просторную квартиру. И еще: как ты помнишь, подвалы от двух подъездов имеют проход и представляют единое целое. А вот подвал другого, крайнего, подъезда изначально, так сказать, конструктивно, был отделен от первых двух. Дверь, что когда-то там стояла, выломали в незапамятные времена, но ее восстановили, причем все сделано отлично, и снабдили сложным замком. И у нас нет сомнений, что это дело рук Негодина. Но это не преступление. Вот так. Я уже написала объяснительную.

– А в каморке совсем ничего?

– Ничего! А в маленькой мастерской – образцовое помещение слесаря. Там все сделано идеально. Аккуратист! Да, на столике его жилой каморки стояла фотография.

– М-да… Негусто! Голая баба какая-нибудь?

– Да нет, мужик. Вот, – сказала она, протягивая Огурцову фотографию. – Это наши ребята щелкнули. – Огурцов взял ее и долго разглядывал.

– Кто это, известно?

– Нет.

– А он тебе никого не напоминает? – задумчиво спросил Огурцов, продолжая рассматривать фотоснимок. – Кстати, а кто отец у нашего Юры?