Что сделает безумный скульптор из неживого камня?

Они подолгу говорили, особенно в его первый год в Керавии, когда город казался особенно неприветливым. Петли улиц и тупиков, шероховатые бежевые стены, напоминающие пергамент ветхой книги, особняки в обильной лепнине, прихотливые кованые ограды — всё испытывало его. Широкие полукружия окон и выступы угловых башен следили, не говоря уже о свиатлитском квартале, который и годы спустя вызывал у него странную смесь подозрительности и отвращения. Уютно-беспорядочные старые районы, где встречались деревянные дома, будто бы не тронутые со времён первой зарубки на часах Основания и с тех самых пор ещё разделённые холмами и обширными зарослями, — даже они до поры до времени не желали принимать его. Тогда, не сумев с первого раза поступить в академию, не находя часто ни работы, ни денег, он просиживал дни в холодной обшарпанной квартире, делая мелкие заготовки будущих скульптур.

Временами она словно куда-то спешила, и во всём её виде читалась непобедимая настойчивость. Андрей не всегда понимал смысл того, что она говорила. Однажды, он не помнил точно, когда это было, — она глядела так заботливо и в то же время просяще — или требовательно? Она сказала: «Знаешь, Андрей, ты играешь, создавая бесконечную иллюзию из камня. Это не плохо. Вырезай её, вытёсывай, играй ею, только играй всерьёз. Поставь на карту всё, и мы счастливо заживём в городе у моря».

Из размышлений Андрея вывел громкий звонок, а за ним — стук в дверь. С порога решительным шагом вошёл Николай. Скидывая на ходу пальто, он заваливал Андрея вопросами.

— Что за женщину ты должен был изобразить?

— Не имею понятия, а почему…

— Отвечай сначала ты. Видел её раньше? Знал?

— Нет…

— Да ну. И ничего не слышал?

— Нет, и заказчик мне не рассказал.

Картин остановился и несколько мгновений молча смотрел на Андрея.

— Что ты так смотришь? Почему ты вообще это спрашиваешь?

— Вот думаю, сколько тебе можно рассказывать.

— Я у тебя уже возглавил список подозреваемых, или только про запас?

Картин смерил Андрея деланно насмешливым взглядом.

— А тебе обязательно нужно быть в первых рядах?

— Ладно, не выделывайся, Коль, лучше скажи, как там Дана?

«В конце концов, мне действительно интересно это знать».

— Да что могло измениться? По-прежнему живёт с этим… Прибегает вся разукрашенная в синий, это у нас теперь буднично. От табака не отлучается. Не помню, когда в последний раз видел её нормальной.

— Так что же ты не положишь этому конец?

— Пошёл ты. Дана не простит, если с этим типом хоть что-то сделается. А он, кстати, постоянно в разъездах, прямо как твой приятель Воротов.

— Он мне не приятель.

— Неужели? Ещё раз, говорю уже прямо — какое ты ко всем его делам имеешь отношение? И лучше тебе ответить сейчас, поскольку твой знакомый отметился в весьма серьёзных перипетиях. Так что пока, и только пока, у тебя есть счастливая возможность рассказать о нём всё, что знаешь, совершенно безнаказанно. Потом этой возможности не будет, и любая мелочь, которую ты скрыл, я расценю как соучастие. Последствия ты себе представляешь.

— Опять шутишь. Кого и зачем мне могло понадобиться убить?

— Кто знает, — по голосу Николая трудно было определить, говорит ли он иронично или на полном серьёзе, — вас, скульпторов, не разберёшь.

— Это почему же?

— Очевидно, — Картин напустил на себя заумный вид, но взгляд оставался серьёзным. «Это тебя в училище натаскали смотреть между бровей, не отрываясь?» — За нашим подозреваемым нельзя отрицать склонности к неожиданным поступкам без чёткой мотивации…

— Говоришь так, будто я сумасшедший.

— Про сумасшедших ещё будет разговор. Итак, извращённый вкус, болезненная любовь к эпатажу…

— Вот это уже неправда.

— Почему нет? Ты на свои скульптуры посмотри.

— В каком месте они «извращённые»?

— Я не про эти, — Картин махнул рукой, — видно, что для широкой публики. Я про неё, и про те, другие, — Картин указал в дальнюю часть комнату, где размещалась злополучная скульптура для Воротова, а также несколько небольших работ абстрактно-фантастического плана, выполненных целиком по собственному замыслу, — Они нездоровые, рассчитаны на любителей патологии. Зачем такое изображать?

— Ты просто не понимаешь. Всё непривычное странно, а нездоровым это видится только таким, как ты.

— Так просвети меня, невежественного, за каким же ты вылепил эту гадость? — Картин прищурился настолько хитро, что стал непохож на самого себя.

«Он издевается надо мной, или испытывает, — размышлял Андрей, — Это какой-то следовательский приём, замаскированный под беседу старых знакомых. Он смотрит, как я поведу себя, чтобы понять, сколько мне известно. Ведёт очень издалека…»

Картин тем временем продолжал:

— И, кстати, почему у неё левая рука длиннее правой? А локоть-то какой сделал, он у неё что, без костей?

— Это, Коля, называется намеренные анатомические искажения.

— Чего? Это ещё одна болезнь? И ноги закрутил что твой штопор… С каким же намерением они тут взялись?

— Для соответствия образу. Ещё для гармонии, уравновешенности композиции, если в общем. Я знакомые слова говорю?