Что сделает безумный скульптор из неживого камня?

— А эта, — Николай указал в сторону загадочной скульптуры, — тоже страдает «намеренными анатомическими искажениями»?

— Именно так, — подтвердил Андрей, пытаясь сохранять каменную физиономию.

«Ты и представить себе не можешь, как точно ты выразился. Знать бы ещё, чьим намерением её так исказило».

— Одна чушь.

— Всё равно не поймёшь. Вам всем, — Андрей повысил голос, а Николай слушал, подняв бровь в притворном удивлении, — вам всем понятно только то, к чему вы привыкли. Бюсты великих деятелей, портреты рож, красивые девушки, ненавязчивые пейзажи, всевозможная живность, для острастки — голод, войны, ураганы, похороны. Всё про милую вам действительность — единственное, вокруг чего вертится ваш мир. Вы не видите другого фактора, чего-то большего, помимо!

Андрей уже не смотрел на Картина. Он вёл разговор с воображаемым собеседником, совершенной абстракцией, не существовавшей нигде и никогда, и от того начинал жалеть о своём возмущении. Ему всегда было сложно остановиться, когда разговор касался сверхценных идей, с которыми он носился годами. Он раздражённо вздохнул.

— Но тебе это непонятно.

— А людей ты не любишь и радуешься, когда они пропадают? — почти утвердительно.

— Ты о чём?

— «Что-то помимо» для тебя связано с тем, что произошло в Штормовой.

— Не понимаю. При чём здесь Штормовая? Стой, а вам, получается, известно, что там произошло?

«Молодец, Андрей, интонация выбрана верно. Как будто ты интересовался теми событиями не больше, чем кто-либо другой».

— Прикидываешься. Всю жизнь любил рыться в собственной фантазии, долго искал что-то эдакое невозможное, прямо нечеловеческое в своей, человеческой голове. Но, в конечном-то счёте, одни фантазии не могут удовлетворить такого, как ты. Со временем пришло желание, да что уж там говорить, и попытки… — в этот момент Картина прервал стук, а затем — звук открывающейся двери. Андрей с облегчением побежал встречать гостя.

— Я к тебе, как обычно. Вечер добрый всем, кого не видел, — Георг Шумский поднял руку в приветственном жесте, встав между Стрелой и Картиным и, поправляя край пиджака, с полюбопытствовал:

— Что за разговоры у вас тут ведутся?

— Господам из столицы, — Андрей отвесил Картину шутливый поклон, — пришлось не по вкусу моё творчество.

— О вкусах не спорят, но всё же я вас, Николай, не понимаю. Лично я всегда восхищался работами моего друга, хоть и пытался не показывать этого слишком явно, иначе Стрела стал бы невыносим. Так ведь, Андрей? А, впрочем, я зашёл к тебе не с пустыми руками, — Георгий достал из-за пазухи бутылку с зеленоватой жидкостью, — ты не возражаешь, если Николай к нам присоединится?

— Нет, нисколько. Это у нас давние дела, — он с радостью бы отказался, особенно от выпивки, тем более в присутствии Картина, но не хотел навлекать на себя подозрений.

Вскоре все они сидели напротив камина в гостиной, Андрей — в кресле, а Николай с Георгом разместились по разным концам дивана. В руках каждый держал по маленькой рюмке, до краёв наполненной водорослевой настойкой. Сначала болтали о жизни в Керавии и в Граде. Шумский подивился столичной моде, стремительно распространявшейся у горожан среднего достатка и побогаче — теперь у них стало принято держать собственный автомобиль, а некоторые эксцентрики доходили до того, что обзаводились летательными аппаратами. Споры о том, какой вид транспорта лучше, не утихали, впрочем, с нынешней неспособностью летательных аппаратов дольше часа продержаться на высоте второго этажа думалось, что победа останется за наземными агрегатами. Из собственных мыслей Андрея вытащил голос Шумского:

— Ну что, Андрей, о чём вы там говорили?

— Николай очень точно подметил, что я ищу нечеловеческое средствами своего, человеческого воображения, и он совершенно прав, но почему-то считает эту затею бесполезной.

— И в этом вы разошлись?

— В кор-рне, — Андрей чувствовал себя пьяным и удивлялся этому, ведь выпил он всего одну рюмку. Потом вспомнил, что от тревоги уже полдня не брал в рот ни кусочка.

— Знаешь, Коль, почему тебе неприятны мои работы? На них отпечаталось то, что к нашему, вот этому миру — Андрей с силой ухватил подлокотники кресла, затем постучал по кирпичам камина, сжал рюмку в руке, — имеет очень мало отношения.

— Вот в это я не верю, — рассудительно заметил Георг и повернулся к Николаю, — сто лет нашим с Андреем спорам на эту тему. Я не возражаю, Андрей, этот твой уклон в мистику тоже по-своему интересен, но не всерьёз же в это верить?

Николай нарочито расслаблено откинулся на спинку дивана.

— Игра воображения, не более, — оглянулся, смотрит, какое впечатление произвёл.

Андрей сонно уставился в зелёные капли на дне рюмки.

— Ну да, игра… «Вырезай её, вытёсывай, играй ею, только играй всерьёз»…

— Хотелось бы поподробней с этого момента, — Андрей оставил вопрос Картина без ответа, — Э, Стрела, к чему эти слова были? Такой загадочный сегодня, что противно.