Что сердцу дорого

— Слушай, Аркадий, — чуть повысив голос, продолжал Вадим, — я хочу с тобой поговорить. Я просто не понимаю, как ты можешь…

— Опять мораль? Оставь, пожалуйста, — отмахнулся Аркадий. — Слышал я их, довольно, больше не хочу. А от тебя — тем более.

— Но ведь это твой ребенок!

— Вот именно! Не твоя забота.

— А ты? Ты заботишься о нем? — едва сдерживая себя, спросил Вадим.

Лицо Аркадия вдруг перекосилось.

— Тебе нет до всего этого дела, понял? — крикнул он. — Не вмешивайся в мою жизнь! То на Левку накинулся, то до чужой жены ему дело! Живешь у меня — живи и говори спасибо, а не в свои дела не лезь.

— Нет уж, благодарю, пожил!

Вадим бросился в комнату, выдвинул из-под кровати чемодан, кое-как затолкал в него свои рубашки, плащ, пиджак…

— Вадька, ну брось, ну чего ты, — пытался остановить его озадаченный таким оборотом дела Аркадий. — Ведь ты мне сколько неприятностей наговорил, я же не обиделся. Брось, Вадька… — смущенно твердил он.

— Обижаться тебе нечего, — сказал Вадим, — а вот подумать — есть о чем… — И, подхватив чемодан, бросил уже с порога: — Прощай.

— Да подожди хоть до утра! — пытался удержать его Аркадий, вцепившись в ручку двери и мешая Вадиму выйти.

— Пусти!

Дверь гулко хлопнула, но тут же вновь отворилась.

— Принципиальный очень! — крикнул Аркадий вслед Вадиму. — Пропадешь ты со своими принципами, вот что!

Вадим остановился, соображая, как бы похлеще ответить, но дверь снова закрылась.

— А, черт с ним, — махнул рукой Вадим.

Он вышел из подъезда на освещенную широкую улицу и полной грудью вдохнул холодный воздух.

13

Время позднее. Тишина. Редкие прохожие спешат по домам. Прошел, погромыхивая, полупустой трамвай. Ярко светятся красными и синими огнями витрины универмага. Розовые манекены, стыдясь за свои дурно сшитые платья и костюмы, застыли в неестественных позах. По-зимнему одетый сторож с винтовкой за спиной стоит, прислонясь к стене, сам неподвижный, как манекен.

Начал падать снег — еще ненадежный, не зимний. Вчера шел такой же — чистый, легкий и мягкий, а утром растаял, и стало мокро и грязно. Должно быть, и этому суждено растаять. А все-таки начинается зима. Через день — другой побелеет и земля, и крыши домов, ударит первый морозец, спрячется под ледяную корку река, чудесной росписью покроются стекла окон.

Вадим всегда любил эти первые зимние дни, по-особенному свежие и бодрящие. И сейчас он шел со своим чемоданом и рюкзаком, кое-как надетым на одно плечо, смотрел на медленно падавшие снежинки и чувствовал, как отступают куда-то, забываются все неприятности сегодняшнего вечера, и на сердце становится покойно. Только вот где ночевать… В общежитии, вот где. Нет мест, так ребята приютят на одну ночь, а там видно будет.

С общежитием, однако, вышла осечка: дежурная не впустила Вадима.

— Жди утра, — сказала она. — Комендант придет, с ним будешь разговаривать.

— Это — само собой, — миролюбиво согласился Вадим, — но ночевать-то я где-то должен.

— А это уж дело не мое! — отрезала дежурная и захлопнула дверь.

Вадим стал стучать, и они еще поговорили в том же духе, но так ни до чего и не договорились. Он отошел в сторонку, смахнул рукой со скамейки снег и уселся, уже не чувствуя той веселой приподнятости, с какой только что шагал по улице.

Снег перестал, все вокруг было бело, неподвижно и сонно. Почти все окна общежития были темны, только в двух комнатах еще горел свет. Тишина навевала сон, и оттого, что преклонить голову было негде, спать хотелось еще сильнее. Вадим представил себе мягкий диван, на котором он спал у Аркадия, и малодушно упрекнул себя за горячность. «Мог ведь утром уйти», — подумал он, но тут же вспомнил весь разговор и решил, что до утра ждать было невозможно.

Он поглядел на часы — было половина второго. Соня теперь дома, спит давно. И не догадывается, что он тут сидит… До чего медленно идет время!

Вадим поднес часы к уху — не остановились ли. Нет, идут. Ужасно хотелось спать. «Разве еще поговорить с этой теткой?» — подумал Вадим и уже было решился на это, когда невдалеке послышались шаги. Кто-то шел и негромко напевал: «Хорошо, когда ты любишь, и любимая с тобой».

Вадим по голосу узнал Костю Жаркова, комсорга цеха. Он кинулся ему навстречу.

— Костя, вот удача!

Жарков ничуть не удивился ни неожиданному появлению Вадима, ни тому, что на скамье лежали чемодан и рюкзак. Он шутливо толкнул Вадима в бок, потом взял за борт пальто и, глядя на него снизу вверх округлившимися глазами, тихо сказал:

— Вадим, я женюсь! Она согласна!

— А мне, понимаешь, ночевать негде, — сообщил Вадим.

Но Костя равнодушно воспринял это сообщение.

— Давай сядем, — сказал он и потащил Вадима к скамье. — Я думал, она рассердится. Ничего подобного! Правда, сначала говорит: «Брось шутки!» А сама в глаза смотрит, знаешь, как это бывает… Я говорю: «Какие тебе шутки?» И все. И договорились. Скоро свадьба. Точно не решили когда, но скоро. Ты приходи на свадьбу. Обязательно. Придешь?

— Приду, — сказал Вадим и вздохнул, пытаясь все же обратить Костино внимание на свое бедственное положение.