Что скрывает снег

Но со временем все надоедает - вот и девочке тут уже вконец приелось.

- Няня, пойдем уже. Я домой хочу, - жалобно заныла она, крутя в пальцах наполовину оборванную оборку скромного Павлининого платья.

- Потерпи, моя любая... Эй, барын, - громко крикнула она в сторону черного дяди, который когда-то давно показался Варе добрым.

- Чего тебе, Павлина?

- Скажи хошь - в кой день мне на суд итить-то?

- Что, спешишь с жизнью расстаться, окаянная? - со смехом отвечал другой, огромный - как тот добрый дядя, что нашел Варю в лесу.

- Ведать про то хочу!

- Не знаю, Павлина. Его превосходительство еще не приказывал.

Легонько оттолкнув Варю, нянька вдруг окончательно разорвала на себе и без того нецелый ворот и закричала. Мальчик с косой на миг замер, не донеся руку с кашей до рта, но тут же продолжил есть.

- Бырын! Позови дохтора! Помру я!

Великан продолжал глумиться.

- Ишь, как вопит! Придурь все, блажит, чтобы время тянуть.

- Ну, после вашей с ней работы я вообще удивлен, что она до сих пор не померла.

- Люди! Поможите! Помираю!

Варя испугалась и заплакала. Крики привлекли злого человека из соседнего помещения - того, что недавно обидел доброго дядю из леса.

- Что с ней?

- Говорит, подурнело.

- Это я и сам слышу... Что с тобой, говори?

- В самое нутро вступило. Жжется - мочи нет! Помираю, - со стоном выкрикнула Павлина. - Спасите за ради Христа!

- Столько дней молчала - и вот поди ж ты.

- Да блажит, как пить дать.

Злой человек неодобрительно качал из стороны в сторону головой - точь, как часы с маятником.

- А если нет? Уработали-то вы ее важно. Может, и впрямь чего там в кишках оборвалось. Негоже, если она тут у вас до суда помрет. Вот его превосходительство разъярится, что судить вовсе некого. Позовите и впрямь Черноконя... Что я, изверг - всех больных у него отнимать.

- А может, все же взгляните, Ефим Степанович?

- Нет, нет и нет! И не просите! У меня своих забот по горло. Пускай этим он занимается, - с тем злой человек вернулся в свое страшное царство.

- Зовите! - велел черный, и один из людей в форме вышел на улицу.

Павлина продолжала кричать и стонать, корчась на лавке. Варя даже устала плакать, и теперь уселась рядом, гладя ее по влажному от пота лбу.

Впрочем, большой дядя пришел довольно скоро.

- Ну что такое... Она же вполне здорова была, когда я намедни ее видел, - возмутился он, взяв Павлину за руку, но тут же весело подмигнул девочке. - Здорово, Варюха!

Варя улыбнулась сквозь слезы.

- Спаси, дохтор! Смерть моя пришла! Дюже жжется в нутре!

- Вы чего, вновь ее давеча допросили?

- Да пальцем не тронули, господин доктор! Вот ей богу! Все с ней было хорошо, и тут вдруг - как заголосит ни с того, ни с сего.

- Ясно... А чего за мной-то послали? Чего ваш доктор ее не лечит?

- Так занят он больно.

- Ну да, ну да... Он-то занят, а я, вестимо, свободен... Лечебница до верху, и даже сестры - и той нет. Сыщите мне новую сестру, служивые?

- Да откуда ей зимой в городе взяться?

- То-то же... Эх. Ну, что время терять: грузите в тачанку, да повезли, - большой дядя обернулся к волосатому мальчику. - Гидка, что ты тут до сей поры делаешь? Отчего вы его не отпустите?

Тот что-то довольно проворковал в ответ на своем гортанном наречии.

- Отпустили - так не идет же. И куда нам его девать - силой в лес вести? Раз так хочет, пусть сидит, чего уж... Или, может, вы с собой возьмете?

- И то верно: нанаи люди непростые. Пойдешь со мной, Гидка? Ну, как знаешь.

Стонущую Павлину быстро уложили на тележку и выкатили на улицу. Ее повезли люди в форме, а Варю большой человек посадил к себе на плечо и так и понес. Дивно! Словно весь город враз оказался у нее под ногами.

Они двинулись в сторону уже знакомого Варе дома большого дяди.

***

Лечебница и впрямь трещала, грозя разойтись.

Гвалт, крики, смех и стоны, взгляды любопытных за пеструю занавеску, скрывавшую Миллера - все это ни в какой степени не помогало выздоровлению.

Едва приходя в себя, архитектор каждый раз звал доктора и требовал морфию.

Лекарство смывало сознание, боль уходила и он засыпал. Но даже в мире грез преследовало видение: дочь, неестественно бледная, осунувшаяся, худая, со страхом и сожалением смотрела на него, склонившись над постелью.

- Шурочка!

Но видение исчезало, сменяясь то мощной спиной доктора, то - неожиданно - малознакомым, но легко узнаваемым лицом генерал-губернаторского сына.

Вот и сейчас, едва очнувшись, Миллер вновь позвал доктора - однако на сей раз Черноконь отчего-то не спешил отозваться. Рука, между тем, накалялась, как подкова в пламени кузнеца.

- Доктор! Подойдите же! - жалобно закричал Миллер.

Занавеска приоткрылась, мелькнула чья-то взлохмаченная голова.

- Нету доктора. К больному давеча пошел. Сами ждем.

Архитектор замолчал, но несколько минут спустя снова не выдержал:

- Доктор! Помогите же мне!

Занавеска вновь дрогнула. За ней показалась дочь. Полагая, что перед ним очередное видение, Миллер молчал. Однако, прижав на миг руки к лицу, девушка подошла к постели, встала на колени и принялась, плача, целовать уцелевшую руку.

- Папенька! Мой несчастный папенька!