Что случилось с Гарольдом Смитом?

Пытаясь написать портрет мистера Робинсона, я могу что-то исказить вот почему. Никогда прежде не встречал людей, ему подобных. Робинсоны, они вообще отличались от всех, кого я знал. Не потому, что были из элиты – они, конечно, и впрямь были шикарны, я говорил, но не в этом суть. Не во внешних признаках, не в деньгах, недвижимости или великосветских манерах. У Питера Робинсона был свой взгляд на жизнь, особое чутье, не знаю, подход к мельтешению мира вокруг себя, и мельтешение это выходило не грудой беспорядочно сваленных случайностей, из которой другой бы понадергал что надо и не надо, как я, не представляя, как можно жить иначе. Нет, мистер Робинсон был не таков. Он подходил к вещам разумно, отстраненно, оценивал перспективу, строил в голове собственный миропорядок, свою осмысленную конструкцию – что-то среднее между разборным домом и пожарной лестницей, и в этой конструкции он и собирался жить, и если по случайности она выходила, как задумано, тогда все – лучше не бывает, а если нет, если она развалится – очень жаль. Ну, живешь себе без конструкции.

Не повезло, значит.

Думаю, мистер Робинсон сформулировал бы все это получше. Умный человек, ничего не скажешь. И знаете что? Разговаривая с ним, никогда не подумаешь, что он из простой семьи, как я, и даже хуже. Ведь посмотришь на него – человек родился в смокинге.

А его отец, между прочим, был шахтером. Представляете?

В графстве Кент – в те времена у них еще водились шахты. Легендарные шахтеры из Кента, они взаправду жили на этой земле, как динозавры. Но какой бы ни был из себя легендарный отец, сын не захотел пойти по его стопам. И правильно сделал, потому что, если бы пошел, его засосала бы черная дыра, имя которой – шахта.

Да и с какой стати долбить уголь по двенадцать часов в сутки? Не проще ли разработать другую мышцу, которая в голове между ушами? – так думал Питер.

Что-то там не заладилось в генетической цепочке семьи Робинсонов, и с Питером случился высокий коэффициент умственного развития. Он оказался смышленым мальчиком, лучшим в классе, а потом и в школе. Особенно когда дело касалось цифр, сложения, вычитания, деления и прочих умственных операций. Вот и получилось, что Питер Робинсон, сын шахтера, оказался вундеркиндом.

В университет – легко, первым в роду. Да, Питер поступил в университет, причем Кембриджский. Юноше все нипочем, он с отличием заканчивает физико-математический факультет. Через три года он уже доктор наук, доктор Питер Робинсон: для научной работы ему открыты двери всех университетов.

Он успевал везде: статьи, лекции, книги, конференции во всех концах света. Но осталась в Питере Робинсоне частичка предков, куда ей деться. И эта частичка, невооруженным глазом незаметная, сидела в нем, как маленькая батарейка, заряжая все его существо. Возьмите любой механизм: батарейка может быть вот такая малюсенькая, а без нее ничего не будет работать.

Да взять хотя бы вашего покорного слугу. Ведь со мной та же история. Посмотрите на меня: как бы я ни был одет, какая бы у меня ни была прическа (из остатков волос), сколько бы ни было у меня машин, куда бы я ни ходил работать/развлекаться/есть/жить/бездельничать. Осталась ли во мне частичка того юного и тощего Винса Смита, который жил-поживал в Шеффилде много лет назад? Ну еще бы. Со мной все так же как и с доктором Питером Робинсоном, у которого в гостиной на каминной доске стоит бюст Ленина, а на чердаке в коробке хранится шахтерский шлем давно покойного отца.

Согласен, на том чердаке много-много всяких коробок, но руку дам на отсечение, что Питер Робинсон точно знает, в которой из них хранится шахтерский шлем его отца.

Рождество у нас

На Рождество мы устраивали большой семейный праздник.

Наверное, на это Рождество мы одного родственника не досчитаемся: Рой не придет, он «очень занят». Карьера Великого Занкини идет в гору, Великий Занкини будет «работать», потому что пользуется «большой популярностью».

Почему я закавычил эти слова Роя, спросите вы? И угадаете: поскольку считаю, что мой брат опять врет.

Не думаю, что без него наш дом будет казаться пустым. Потому что у нас есть тетушка Мэдж.

Тетушка Мэдж – родная сестра моего отца и его полная противоположность.

Большая жизнерадостная особа, и ее главная характерная черта была такова:

Она не молчала, как мой отец.

Господи, лучше бы она молчала.

Ее девиз: «Сто сорок три слова лучше, чем одно». Хотя этот девиз придумал я. Тетушка Мэдж неспособна родить девиз: девиз предполагает краткость и немногословность.

А тетушка Мэдж была многословна.

Если бы она просто много говорила: тетушка Мэдж говорила много и ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ГРОМКО! – словно жила в параллельном мире с другим значением децибеллов. И знаете, что самое смешное – хотя, когда она открывала рот, нам было не до смеха, – самое смешное, что за всю жизнь она толком ничего не сказала. Она говорила СЛОВА, СЛОВА, СЛОВА! Звенящая тишина могла бы сообщить информации больше, полезнее и любопытнее.