А вот, во-вторых, я бы предложил следующее: что касается творческой деятельности человека в виде выражения влечений собственной души, в виде экспериментирования над душевно-духовным знанием и состоянием, то, по моему мнению, такого рода деятельность следовало бы назвать термином «искуство», – строчными буквами, и с одним с
, – чтобы подчеркнуть связь подобного рода деятельности с искусом, с искушением выйти за границы общепринятого, а возможно, и дозволенного). В противном случае, смешение двух понятий (и видов) искусства (Искусства и искуства) размывает границу между ними – между самым ценным для социума (по крайней мере, на данный момент времени) и не слишком для него ценным, без чего пока что можно вполне обойтись без ущерба для самого социума. А подобное размывание грозит не только подменой первого вторым, но и забвением первого, что мы и наблюдаем (в пугающем масштабе) в последние полтора столетия в виде разного рода модернистских и постмодернистских течений в искусстве. Не отсюда ли нигилизм, либерализм, «смерть Бога», «все дозволено» и тому подобные неоправданные в пределах настоящего социума вольности?Правда, я нисколько не настаиваю на том, что современное искусство, связанное с экспериментированием и с искушением заглянуть за грань общеизвестного и общедозволенного, не имеет никакой цели. Скорее всего, цель имеется – она в достижении той свободы, которая присуща самой Природе, постоянно экспериментирующей тем материалом, который имеется у нее в наличии и посредством которого она вырабатывает все новые и новые формы новизны.
Но вопрос только в том, дозрел ли человек сам по себе
до той свободы, которую он хотел бы иметь? Жизнь пока что показывает – нет; наоборот, свобода в виде полного нравственного раскрепощения только совращает и развращает человека, она антипод нравственности. Дай человеку полную свободу – через два-три столетия нравственность – как явление культуры – как ветром сдует с лица социума, и он превратится, в лучшем случае, в стадо, если не исчезнет совсем в результате какой-либо содеянной им самим катастрофы. И не надо забывать, только внедрение нравственности в структурах социума послужило тем клеем, который сохраняет приемлемые взаимосвязи (на не законодательном уровне) между людьми и не дает им возможности руководствоваться только собственными инстинктами. Так что по образному выражению все того же Сиорана: «Общество… это тюрьма без стражей, но из нее невозможно сбежать и при этом остаться в живых» (38). Скорее всего, при нынешнем состоянии нашей цивилизации это не так уж и плохо. Мы все еще «достойны» подобного существования).Теперь же, определившись и со структурно-функциональным составом идеи, и с последовательностью ее возникновения, и с теми трансформациями, которые она претерпевает в нашем уме, и с самой методологией бытия, переходим к более подробному рассмотрению самого смысла идеи.
11. Смысл идеи как механизм создания новизны и
подручное средство
как инструмент осуществления этого смысла
Поразительным является то, что идея является в наше сознание в виде сгустка смысла, который мы должны раскрыть, и в результате этого увидеть тот комплекс сущих, из которого она состоит. И здесь, в процессе раскрытия смысла идеи, как мы уже указали ранее, обнаруживается самое интересное и самое таинственное в процессе нашего продуктивного мышления. (И это таинство так и не было раскрыто метафизикой со дней ее зарождения). Оказывается, что нам в комплектацию идеи не хватает еще одного сущего, причем, не хватает самого главного сущего, а именно, искомого сущего
, того сущего, вид которого мы и должны будем сформировать сначала в своем уме, а затем по его образцу – и по созданной нами (или кем-либо другим) технологии – изготовить материальную его форму, то есть само реальное изделие, поименованное нами, с подачи Хайдеггера, подручным средством. (Оно-то как раз и является тем, что названо, положим, в технике предметом изобретения в самой формуле изобретения).