О том, как Уотмор видит интеллектуальную историю, читатель уже знает. Во многом опираясь на его прочтение, ниже мы хотели бы поместить монографию «Что такое интеллектуальная история?» и методологические пристрастия Уотмора в контекст полемик о сути интересующей нас научной дисциплины и о ее месте в обществе[177]
. Мы намерены описать и интерпретировать совместное существование двух видов интеллектуальной истории в западной и отечественной академических традициях второй половины ХХ и начала XXI в., указать на различия и неожиданные точки пересечения между ними. Для этого мы планируем обратиться к вопросам природы исторического знания, философии языка, презентизма и (ре)политизации историографии.Историков часто и справедливо упрекают в недостаточном внимании к теории и философским основаниям собственных изысканий. Как следствие, отдельные работы порой страдают излишней дескриптивностью, отсутствием рефлексии над инструментами анализа и некритическим подходом к проблеме политической ангажированности полученных результатов, которые на деле оказываются маленькими пикселями в больших и чужих идеологических проектах. Интеллектуальные историки в меньшей степени заслужили подобные упреки. Вероятно, рефлексивная природа изучаемого ими предмета требует хотя бы предварительного ответа на два вопроса: как возможно систематическое и объективное (фальсифицируемое) исследование письменной речи и представлений людей о себе и мире? Каково общественное значение полученных таким образом знаний?
Нашим центральным аргументом и ответом на первый из сформулированных вопросов является утверждение языкового «реализма» как эпистемологического основания для интеллектуальной истории в версии Уотмора. Репликой в дискуссии о втором вопросе служит тезис о важности принципов историзма в противовес презентизму. Актуальная и даже скандальная полемика вокруг колонки президента Американской ассоциации историков об опасностях и достоинствах презентизма показывает, что занимающие нас проблемы имеют как методологическое, так и прикладное значение для исторической науки в целом[178]
. В первой части статьи мы реконструируем два основных подхода к вопросу о философских основаниях предмета интеллектуальной истории. Во второй части мы постараемся показать преимущества и общественно-политические импликацииСловосочетание «интеллектуальная история» на русском языке, на первый взгляд, способно вызвать замешательство. Речь идет то ли о новом изводе «истории идей» или «культурной истории», то ли об «истории интеллектуалов», то ли об интерпретации любых продуктов умственной деятельности человека. Как отмечает занимавшийся эволюцией самого понятия историк Р. Шартье, в европейской научной традиции XX в. «интеллектуальная история» не имела четкого дисциплинарного референта, а само понятие возникло относительно недавно. В национальных академических культурах доминировали другие термины: во Франции – «история ментальностей», в Германии – «история духа», в Италии «интеллектуальная история» или «история идей» вообще не фигурировали[179]
. Советская и российская наука до недавнего времени использовали термины «история идей», «история общественной мысли» или «семиотика культуры».Средой, в которой понятие «интеллектуальная история» смотрится куда органичнее, является англоязычная гуманитария: собственно,