Что такое ППС?

– Помягче скажу: пусть не яма, а чайник… Он на огне – передумать поздно: смотри, дуй на него – он вскипит. Все равно вскипит! А конфорку гасить ты не хочешь. Не сможешь, пожалуй… Что выйдет? Вскипит, ничего не поделаешь, Славик! И не заметишь… И сварит…

– Меня?

– Ну, а кого же – тебя.

– Значит, поговорили?

– Поговорили. Я выходной, иду спать.

Пожали руки, Славик завел машину, Потемкин вышел.

– Предсказатель! – услышал он вслед.

За словом хлестко слетел на асфальт плевок. Отрезая салон от досадного, мокрого следа, и всей суеты, поползло, закрываясь, боковое стекло. «Ит-тих-ю! – чертыхнулись там, – Как в этой жизни немного надо – знать, что сегодня Потемкин спит дома!»

Потемкин ложится поздно. Привык Чтобы с чистой душой просыпаться, солдатом быть мало. С чистой душой просыпается тот, кто не оставил долги дня минувшего, на грядущий день, или хотя бы их свел, как можно ближе к нулю.

Он обдумывал прожитый день – никаких перспектив на рассвете проснуться с чистой душой. «От судьбы, Лахновского и уголовного розыска, спрятаться невозможно. Жизнь так устроена: не оставит в покое, покуда ты не оставишь её, а спрячешься – отыщет, придет, постучит в твою дверь» – думал Потемкин, выдохнув первое облачко дыма.

Он долго думал, и огонь сигареты подкравшись к пальцам, нанес первый укус. Боль напомнила, что время сгорает. «Не только табак выгорает – но жизнь…» – размышлял Потемкин. задетый колючей репликой: «Ко времени не приспособился, ты не понял его. Живешь вне времени, а это глупо! Подумай».

Вот он и думал, ни слова не выкинув из разговора с Лахновским, со Славиком.

«Лахновский!» – Потемкин курил, огонь крался к пальцам, грозя кусать их. Не шел из ума Лахновский. Год назад, накануне развязки, Потемкин признал ничью, отступил, удалился, даже не думая, что в противоборстве Помпея и Цезаря – ничьей быть не может.

Клеточки мозга, ворсинки рецепторов нервной системы: в Лахновском и в нем – одинаково жили преддверием встречи. Развязки искала их. Но развязкой становится рай от Лахновского. Рай, от непобежденного – не победившему. Шанс полнокровно войти в свое время, не жить вне времени, и не быть глупым…

Авторучка легла на бумагу и вывела первые строки к итогам его деловой встречи с Лахновским…

В окно постучали первые капли, пошел ночной дождь.

Шаловливый бесенок внутри, пробежался, пощекотал: «Потемкин, не отдавай этот рапорт!»

Вместо приветствия впилось железо…

Пасмурная погода сближает людей. Пряча небо, она приземляет, напоминая об одиночестве и о том, что счастье – предмет очень хрупкий, не существующий в одиночестве. Невольно, в такую погоду, один человек начинает искать другого – пусть не рукой притронуться, просто поговорить, хотя бы…

А в непогоду, ночью и за рулем, поговорить не только хотелось бы -надо! Но водитель мог говорить беззаботно, а собеседник, сержант Ромашкин – нет. Потому, что сержанту, кроме погоды, не нравилось то, что автобус заметно, до беспокойства – отставал от сопровождения. Ромашкин просил, и не раз, подтянуться. Но «Синий», догнав головную машину, опять отставал. «Пистолет упакован, – припомнил Ромашкин, – должен быть так, чтобы успел сказать свое слово веско и вовремя. Когда неспокойно, не поленись, позаботься об этом. И станет спокойней».

– Пройдусь по салону, – сказал он.

– Зачем? Да все хрюка давят…

– У Лонга есть термос с горячим кофе.

– А-а, ну давай…

Отпив кофе, Ромашкин отвернулся и осторожно достал пистолет. Недоуменно блеснул взгляд одного из пассажиров, встречный тяжеловес-автопоезд, тряхнул автобус и погасил все звуки. Ромашкин передёрнул затвор. В патронник вошел патрон, запирая механику, поднялся вверх флажок предохранителя.

Допив кофе, Ромашкин вернулся к водителю.

– От кофе глаза заблестели, и порозовели щеки! – пошутил водитель.

– Ага – кофе – великая сила. А что с «Красным»? Чего он с тобой не поехал?

– Да, приболел.

– Чем это, в летнюю пору?

– Был на рыбалке. Не знаю, съел что-нибудь…

– Мотыля?

– А черт его знает… Ты что? – спохватился водитель, – Да, мотыля не едят.

– Значит, что-то другое.

– Да что, сам не справлюсь? Устану, конечно. Уже устаю. Но они, – кивнул он в салон, – за двоих заплатят.

– Устаешь, я вижу. Но догоняй КАМАЗ!

– Сейчас догоню, но не уйдет он от нас, в самом-то деле.

– КАМАЗист не из ваших?

– В первый раз его вижу. Заказывал Лок, в гараже.

КАМАЗ шел далеко впереди: огоньки едва различал Ромашкин. И, время от времени, просто терял их из виду.

– Да пусть себе катит, он же пустой. На обратном пути за нас будет держаться. Обратно– да, главные ценности там. Тогда по-другому. Тогда он от нас ни на шаг. А сейчас – пусть бежит! – не переживает водитель.

– Ну, да, – согласился Ромашкин, оглядывая дремотный салон, – сейчас главные ценности здесь…

Свисток. Светящийся полосатый жезл перекрыл дорогу. «Не заметил поста! – удивился сержант, – освещения нет. Светофор? Ах, ну да – веерное отключение электроэнергии…». Но это был, безусловно, знакомый ему, пост ГАИ.

Обычное дело. Проверка. Свои.

«А КАМАЗ чего пропустили? – хотел пошутить Ромашкин, – Не наш он, чужой!»