Что такое счастье. Избранное

Метель ревет, как седой исполин,
Вторые сутки не утихая,
Ревет, как пятьсот самолетных турбин,
И нет ей, проклятой, конца и края!

Пляшет огромным белым костром,

Глушит моторы и гасит фары.
В замяти снежной аэродром,
Служебные здания и ангары.

В прокуренной комнате тусклый свет,

Вторые сутки не спит радист,
Он ловит, он слушает треск и свист,
Все ждут напряженно: жив или нет?

Радист кивает: — Пока еще да,

Но боль ему не дает распрямиться.
А он еще шутит: мол, вот беда —
Левая плоскость моя никуда!
Скорее всего, перелом ключицы…

Где-то буран, ни огня, ни звезды

Над местом аварии самолета,
Лишь снег заметает обломков следы
Да замерзающего пилота.

Ищут тракторы день и ночь,

Да только впустую. До слез обидно.
Разве найти тут, разве помочь —
Руки в полуметре от фар не видно?!

А он понимает, а он и не ждет,

Лежа в ложбинке, что станет гробом.
Трактор, если даже придет,
То все равно в двух шагах пройдет
И не заметит его под сугробом.

Сейчас любая зазря операция,

И все-таки жизнь покуда слышна.
Слышна, ведь его портативная рация
Чудом каким-то, но спасена.

Встать бы, но боль обжигает бок,

Теплой крови полон сапог,
Она, остывая, смерзается в лед,
Снег набивается в нос и рот.

Что перебито? Понять нельзя.

Но только не двинуться, не шагнуть!
Вот и окончен, видать, твой путь.
А где-то сынишка, жена, друзья…

Где-то комната, свет, тепло…

Не надо об этом! В глазах темнеет…
Снегом, наверно, на метр замело.
Тело сонливо деревенеет…

А в шлемофоне звучат слова:

— Алло! Ты слышишь? Держись,
дружище!
Тупо кружится голова…
— Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..

Мужайся? Да что он, пацан или трус?!

В каких ведь бывал переделках грозных.
— Спасибо… Вас понял…
     Пока держусь! —
А про себя добавляет: «Боюсь,
Что будет все, кажется, слишком поздно».

Совсем чугунная голова.

Кончаются в рации батареи.
Их хватит еще на час или два.
Как бревна руки… Спина немеет…

— Алло! — это, кажется, генерал. —

Держитесь, родной, вас найдут,
   откопают!.. —
Странно: слова звенят, как кристалл,
Бьются, стучат, как в броню металл,
А в мозг остывший почти не влетают…

Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,

Как мало, наверное, необходимо:
Замерзнув вконец, оказаться в тепле,
Где доброе слово да чай на столе,
Спирта глоток да затяжка дыма…

Опять в шлемофоне шуршит тишина.

Потом сквозь метельное завыванье:
— Алло! Здесь в рубке твоя жена.
Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!

С минуту гуденье тугой волны,

Какие-то шорохи, трески, писки,
И вдруг далекий голос жены,
До боли знакомый, до жути близкий!

— Не знаю, что делать и что сказать.

Милый, ты сам ведь отлично знаешь,
Что, если даже совсем замерзаешь,
Надо выдержать, устоять!

Хорошая, светлая, дорогая!

Ну как объяснить ей в конце концов,
Что он не нарочно же здесь погибает,
Что боль даже слабо вздохнуть мешает
И правде надо смотреть в лицо.

— Послушай! Синоптики дали ответ:

Буран окончится через сутки.
Продержишься? Да?
— К сожаленью, нет…
— Как нет? Да ты не в своем рассудке!

Увы, все глуше звучат слова.

Развязка, вот она, — как ни тяжко,
Живет еще только одна голова,
А тело — остывшая деревяшка.

А голос кричит: — Ты слышишь,

   ты слышишь?!
Держись! Часов через пять рассвет.
Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!
Ну есть ли хоть шанс?

— К сожалению, нет…

Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.
Как трудно последний привет послать!
И вдруг: — Раз так, я должна сказать! —
Голос резкий, нельзя узнать.
Странно. Что это может значить?

— Поверь, мне горько тебе говорить.

Еще вчера я б от страха скрыла.
Но раз ты сказал, что тебе не дожить,
То лучше, чтоб после себя не корить,
Сказать тебе коротко все, что было.

Знай же, что я дрянная жена

И стою любого худого слова.
Я вот уже год как тебе неверна
И вот уже год как люблю другого!

О, как я страдала, встречая пламя

Твоих горячих восточных глаз. —
Он молча слушал ее рассказ.
Слушал, может, последний раз,
Сухую былинку зажав зубами.

— Вот так целый год я лгала, скрывала,

Но это от страха, а не со зла.
— Скажи мне имя!.. —
Она помолчала,
Потом, как ударив, имя сказала,
Лучшего друга его назвала!

Затем добавила торопливо:

— Мы улетаем на днях на юг.
Здесь трудно нам было бы жить счастливо,
Быть может, все это не так красиво,
Но он не совсем уж бесчестный друг.

Он просто не смел бы, не мог, как и я,

Выдержать, встретясь с твоими глазами.
За сына не бойся. Он едет с нами.
Теперь все заново: жизнь и семья.

Прости. Не ко времени эти слова.

Но больше не будет иного времени. —
Он слушает молча. Горит голова…
И словно бы молот стучит по темени.

— Как жаль, что тебе ничем не поможешь!

Судьба перепутала все пути.
Прощай! Не сердись и прости, если
можешь.
За подлость и радость мою прости.

Полгода прошло или полчаса?

Наверно, кончились батареи.
Все дальше, все тише шумы… голоса…
Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!

Оно грохочет и бьет в виски.

Оно полыхает огнем и ядом.
Оно разрывается на куски!
Что больше в нем: ярости или тоски?
Взвешивать поздно, да и не надо!

Обида волной заливает кровь.

Перед глазами сплошной туман.
Где дружба на свете и где любовь?
Их нету! И ветер, как эхо, вновь:
Их нету! Все подлость и все обман.

Ему в снегу суждено подыхать,

Как псу, коченея под стоны вьюги,
Чтоб два предателя там, на юге,
Со смехом бутылку открыв на досуге,
Могли поминки по нем справлять!

Они совсем затиранят мальца

И будут усердствовать до конца,
Чтоб вбить ему в голову имя другого
И вырвать из памяти имя отца.

И все-таки светлая вера дана

Душонке трехлетнего пацана.
Сын слушает гул самолетов и ждет.
А он замерзает, а он не придет!

Сердце грохочет, стучит в виски,

Взведенное, словно курок нагана.
От нежности, ярости и тоски
Оно разрывается на куски.
А все-таки рано сдаваться, рано!

Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?

Но тут ведь на карту не жизнь, а честь.
Чудо? Вы скажете, нужно чудо?
Так пусть же! Считайте, что чудо есть.

Надо любою ценой подняться

И, всем существом у стремясь вперед,
Грудью от мерзлой земли оторваться,
Как самолет, что не хочет сдаваться,
А, сбитый, снова идет на взлет!

Боль подступает такая, что кажется,

Замертво рухнешь в сугроб ничком!
И все-таки он, хрипя, поднимается.
Чудо, как видите, совершается!
Впрочем, о чуде потом, потом…

Швыряет буран ледяную соль,

Но тело горит, будто жарким летом,
Сердце колотится в горле где-то,
Багровая ярость да черная боль.
Вдали сквозь дикую карусель
Глаза мальчишки, что верно ждут,
Они большие, во всю метель,
Они, как компас, его ведут.
— Не выйдет! Неправда, не пропаду! —
Он жив. Он двигается, ползет.
Встает, качается на ходу,
Падает снова и вновь встает…