Что-то пошло не так. Послесловие

Сегодня ночью, впервые после второго ранения, к нему приходил серебристый ворон, и впервые он только беззвучно открывал рот, будто потерял голос. Птица по-прежнему звала его за собой, а когда он отставал или сбавлял ход, ворон возвращался и больно клевал его твёрдым, как гранит, клювом, подгоняя вперёд.

«Что бы это значило?» – думал он, связывая молчание птицы с молчанием Натальи, которую в разговоре упомянул Михаил, а утром как-то неуверенно, бочком, в палату заглянула Татьяна Ильинична. Присев возле Богдана и удобно уложив на коленях перемотанную бинтами руку, коротко пояснила:

– Осколок.

Потом окинула взглядом сначала Богдана, затем – Ивана, и вынесла приговор:

– Украина превратилась в сплошной лазарет с тремя отделениями – хирургия, психиатрия и морг. Большинство уже здесь, а те, что ещё на свободе – все равно попадут, не отвертятся. Хирургия в этом списке – самый достойный вариант, страшнее, что пациенты психиатрии у власти.

Краем глаза он заметил, как дернулся Иван, но тут же возвратился к традиционно сонному состоянию, повернув, правда, голову так, чтобы лучше было слышно разговор.

–…И тебе не везёт, дорогой, – пожалела женщина Богдана. – Не успел из одного выбраться, как в другое попал. Как твои глаза, не болят?

И только после этого вопроса Богдан вдруг понял, что совершенно забыл, когда его беспокоили глаза. Мало того, в последнее время и зрение было намного лучше, чем даже день назад – исчез из глаз грязно-молочный туман.

Из рассказа Татьяны Ильиничны Богдан узнал, что супруг её, Володя, при последнем обстреле не пострадал, но «еще прошлого не расхлебал», что «девочки и дети – в школе», и что сама она по-прежнему сидит дома, а вот сейчас пришла на перевязку.

– Ой, да что же я все о себе, да о себе, а о главном сообщить совсем забыла! – всплеснула женщина руками, и просто расцвела на лице. – Третьего дня нам Дмитрий звонил, Олин сын, представляешь! Поздоровался и сразу: «Как вы, тётя Таня, поживаете? Мы о вас беспокоимся!» А ещё о себе, о детях, об Ольге рассказывал. И о наших расспрашивал. Я целых пятьдесят секунд с ним беседовала, почти минуту, теперь сердце не болит – знаем, что все у них в порядке! Представляешь, так и сказал: «Мы о вас беспокоимся, тёть Тань!» – с удовольствием повторила она ещё раз слова племянника.

«И сколько человеку для счастья нужно? – подумал Богдан. – Чтобы родные были живы и здоровы. И все». Неожиданно в висках застучало, и что-то сжалось внутри, как всякий раз, когда он вспоминал свою семью, связи с которой по-прежнему не было. Мобильник сначала отвечал «абонент вне зоны», а потом и вовсе разрядился. Можно было, конечно, кого-нибудь из персонала попросить, чтобы зарядил его, но зачем? Пусть лучше будет так, как есть – соблазна не будет ещё раз позвонить, чтобы в очередной раз расстроиться.

–…Осень уже, – продолжала Татьяна Ильинична, – ночи холодные, а многие люди практически остались без жилья. Хорошо, если дом после обстрела сохранился, или малыми потерями обошлось – дыры заделать можно, и даже крышу перекрыть, хуже, когда вчистую разрушен, или выгорело полностью внутри. Власти, конечно, как могут, помогают – и материалами, и, если надо, людьми, но все равно много окон пленкой затянуты, или досками зашиты – нет стекла. Да и обстрелы продолжаются – что снарядами разносит, а что взрывной волной. Нередко – по второму кругу…

Женщина на мгновение задумалась, будто что-то решала про себя, потом безрадостно отметила:

– Доски, понятно, гораздо теплее клеёнки, только в доме солнца недостаёт.

Богдан вдруг отчётливо увидел и многоэтажки со слепыми рамами, и черные от копоти руины, и дома-подранки с заколоченными крест-накрест окнами и большими амбарными замками на дверях, но чужое – не болит, поэтому на слово поверил, что доски теплее и лучше клеёнки, ещё бы пропускали солнечный свет.

С недавних пор разрушения и трупы на дороге он больше не сравнивал с декорациями к фильму, но в голове его не помещалось, как нормальные люди, зная о результатах, могут продолжать обстреливать и убивать? И вопросы его имели точных адресатов, которые сидели, как ни странно, совсем не на Донбассе.

– …Савва – в городе безвылазно, дома вообще не появляется. Иногда, правда, звонит, отмечается. «Работы невпроворот», – объясняет. Мы, конечно, понимаем, но все равно беспокоимся, переживаем: дитя – оно и в сорок лет дитя, тем более, время больно опасное – днём и ночью стреляют, не затихая.

Татьяну Ильиничну позвала на перевязку медсестра. Уже на выходе из палаты женщина на мгновение задержалась и тихонько призналась:

– Уже почти полгода стреляют, а я… а я всё не могу поверить, что к нам пришла война.