Что-то в большом городе (СИ)

— Ты… — говорить получалось медленно. Словно после наркоза. — Ты ведь все равно не хотел… этого ребенка. Помнишь утро в день твоего отъезда?

— Я такого не говорил.

— Ты не стал этого отрицать.

— Не надо додумывать за меня!

Марьяна вздрогнула от его резкого тона и громкого голоса. Она пыталась заставить себя поднять взгляд и посмотреть Герману в лицо. Но у нее это никак не получалось.

— Марьяна, посмотри на меня.

Медленно и тяжело, словно преодолевая невидимое сопротивление, словно воздух стал густой и вязкий, как кисель, Марьяна подняла голову.

Она сейчас не понимала ничего. Кроме того, что напротив нее стоит любимый человек. Отец ее ребенка. Стоит и смотрит сердитым и колючим взглядом.

— Марьяна, нашему ребенку внутри тебя уже два месяца! Почему я узнаю об этом только сейчас, да еще вот так?!

Марьяна не смогла бы ответить, даже если бы захотела. Кисель, что был снаружи, теперь оказался у нее во рту, забил все, так, что языком не шевельнуть. А Герман перед ней вдруг стал расплываться. Раздваиваться. Вот он такой, каким был утром — в синих трикотажных штанах и с голым торсом. А вот, рядом, еще один — такой, как сейчас — в пальто и серо-бежевом шарфе. Вот появляется еще третий, он…

Третьего Марьяна разглядеть не успела. А вот Герман успел. Подхватить успел.

А дальше — сплошная вата. Сквозь которую Марьяна едва слышала мужские голоса.

— Батя, ты что натворил, я вас на пять минут двоих оставил!

— Костя, вызывай скорую.

— Какая к черту скорая, она когда приедет! Вон клиника. Давай туда.

— Вверх по лестнице?

— Да!

И Герман несет ее вверх по лестнице. И отчего-то дурацки и не к месту вспоминается седьмое небо. И сквозь вату пробивается только одна ясная мысль-мольба-требование: «С ребенком… с ее девочкой… все должно быть в порядке. Пожалуйста!!!».

* * *

В клинике они поначалу произвели переполох. Костя кричал администратору: «Позовите Юсю!», Герман не понимал, как какая-то Юся — так могут звать только собаку или кошку — может помочь, а потом в холле появилась брюнетка с белом брючном костюме и с сердитыми светлыми глазами. Мгновенно оценила ситуацию и кивнула:

— За мной.

В каком-то кабинете — где было несколько кушеток, разделенных белыми матерчатыми перегородками — Герман опустил Марьяну на одну из этих кушеток. И был вместе с Костей решительно вытолкан за дверь. А буквально через пару секунд в эту же дверь вошла медсестра со стойкой капельницы.

И наступила вдруг оглушительная тишина. Такая, которая буквально давит на уши. Давит и пульсирует в висках каким-то почти невыносимым виброшумом.

Что же он наделал…

— Вот что ты натворил! — вслух озвучил его вопрос сын. — Зачем ты так?!

Герман что-то буркнул — он сам не смог бы разобрать, что именно — но Костя этот звук как-то интерпретировал.

— Ты себя со стороны не видел! У тебя лицо от злости перекосило! Даже я бы напугался. Как ты мог так с Марьяной!

— Не начинай! — простонал Герман. — Самому тошно.

Он медленно сполз по стене и опустился на сиденье. Костя сел рядом. И вдруг неожиданно обнял отца за плечи.

— Там девочка. Моя сестренка.

Герман мог только выматериться — от бессильной злобы на себя. Идиот. Клинический идиот!

— Как не стыдно ругаться при ребенке, батя.

— Это ты, что ли, ребенок? — пробормотал Герман, прижимаясь виском к Костиной голове.

— А что, нет?

— Ребенок, — вздохнул Герман. И ответно обнял сына.

Он не знал, сколько они так просидели. Зато Герман точно понимал, что с ним происходит.

У него только что опрокинулся мир. И сейчас создавался заново. В центре его нового мира была женщина, которая сейчас лежала за этой белой дверью. С ней были все его мысли. Там же, рядом, в ней, и в центре, была еще не рожденная кроха — его дочь. И Костя. Вот новый мир Германа, вот его самая сердцевина.

Все остальное на периферии.

Подал голос телефон, и Герман с раздражением сбросил звонок, даже не взглянув на экран. Потом еще раз сбросил. Потом и вовсе отключил телефон.

Идите все к черту!

В этот момент белая дверь открылась, и на пороге показалась сердитая брюнетка в белом костюме.

— Ага. А вот и отец.

— Да, — просто ответил Герман, вставая. — Что с Машей?

— С Машей? — вздернула бровь врач.

— Ну, с Марьяной. И с ребенком.

— Я думала, Маша — это вы про дочь.

— С ней… все в порядке? — Герман с большим усилием заставлял себя говорить спокойно, в то время как, внутри все горело. От тревоги. От злости на себя. От того страха, который вдруг выскочил откуда-то. Из прошлого.

— У Марьяны упало давление, — с легким раздражением отозвалась доктор. — Еще на приеме было низкое, а тут что-то видимо еще наложилось…

Что-то… Не что-то, а кто-то.

— А ребенок?

— А ребенку-то что будет? — как идиоту, ответила ему врач, не подозревая, какую слабость в коленях вызвали эти простые слова. — С ребенком все в порядке, с мамочкой тоже. Не считая того, что она, похоже, сегодня опять из-за токсикоза ничего ела. А она сама по себе гипотоник, плюс погода сегодня… — женщина махнула рукой в сторону окна, за которым теперь что-то шло — то ли снег, то ли дождь, то ли снег с дождем. — Похоже, и атмосферное давление тоже упало.