Что упало, то пропало

Я рассказала, как мать начала сдавать физически: как похудели ее лицо и руки, как распухли ноги и живот, как она не хотела в больницу, как мне было тяжело одной принимать решения. Звонить в скорую? Или снова звонить терапевту?

Я точно помню, что Эйлса сказала тогда, потому что она вскочила и перебила меня:

– Это было жестоко, Верити. Жестоко, черт побери.

Это были слова, которые не имели смысла логического, но все же в них был абсолютный смысл. И они оказались целебной мазью для моих ран.

– А где была Фейт, пока все это происходило?

– К тому времени она уже ненавидела приезжать домой. У мамы появилась язва на ноге, которую приходилось регулярно перевязывать, из-за головных болей она стала чувствительной к свету, поэтому шторы были постоянно задернуты. Я не виню Фейт. Честное слово не виню. Я понимаю, почему ее все это достало и почему она хотела начать новую жизнь.

– И где ее новая жизнь?

– В Брайтоне.

– И до сих пор?

Я кивнула.

– А вы ездите к ней в гости? Или она к вам?

Внезапно я почувствовала боль в груди, потом во всем теле.

– В последнее время нет.

Мы шли по тропинке вдоль железной дороги, и я замолкла из-за шума идущего мимо поезда, дождалась пока звук его не стих вдали.

– Мы поссорились после похорон мамы, – пояснила я, – после кремации. Я думала, что Фейт вернется и будет жить вместе со мной, раз мамы больше нет, но у нее были другие планы. Мы сказали друг другу лишнего. Ну и…

Я не стала углубляться в подробности, а Эйлса не стала расспрашивать.

– Бедная вы бедная, – наконец произнесла она, а это, как говорил Крис Таррант[24], был «правильный ответ».

Так что нельзя сказать, что я рассказала Эйлсе прям обо всем.

Иногда мы просто вместе смеялись. Мы говорили о глупых и тривиальных вещах, что было редкостью в моей жизни. «Ботокс?» – могла в задумчивости произнести она после того, как мы расстались с кем-то из ее приятельниц, и я могла или поднять большой палец вверх, или опустить его вниз, независимо от того, что я никогда точно не знала, какой эффект на самом деле дает этот ботокс. Эйлса спрашивала, что я ела на ужин, и мои ответы ее часто поражали. Печеные бобы на тосте? С сыром? Восхитительно.

Один раз мы столкнулись с той мамочкой, что посчитала меня подозрительной, когда подвозила Беа. Мне ее представили как Триш.

– Вы же уже знакомы с Верити, – сказала Эйлса. – Ты же при первой встрече с ней чуть не вызвала полицию.

Мы так смеялись после того, как Триш поспешила прочь.

В другой раз мы столкнулись с высокой женщиной, у которой, как мне в дальнейшем объяснили, были «невидимые» брекеты на передних зубах. Она тремя различными фразами сообщила нам, как гордится своей дочерью, «дорогой Софи», которая достигла каких-то вершин в учебе, несмотря на все трудности – травлю завистниками? – на всем пути. Когда мы распрощались, Эйлса призналась:

– После разговора с ней мне всегда некомфортно. Я ужасный человек?

Я сказала, что мне так не кажется.

– А как вы думаете, я завидую достижениям Софи?

– Нет, но я думаю, что она хочет вызвать зависть. Может, нам следует ее пожалеть. Хотя, если честно, ее нужно послать ко всем чертям, – добавила я на радость Эйлсы.

Я что-то пропустила? Какие-то намеки? Я не помню, чтобы Эйлса прямо говорила про свой брак – и одно это много значит, – хотя она постоянно рассказывала о своих друзьях и знакомых, злилась на них из-за каких-то мелких обид. Например, кто-то собирал знакомых на кофе, а ее не пригласили. Далила унизила ее перед Томом: «Она заявила, что эта она спланировала наш сад. А я сказала: “Мы работали над ним вместе”. Она тогда сказала: “Да, детка, конечно”. Но все дело в том, как она произносила эти слова и как смотрела на него. Вы понимаете меня? Это для нее очень типично. Она всегда должна показать, что лучше меня. Это всегда он и она против всего мира, вдвоем против всех».

Мы не можем себе позволить переживать из-за всех мелочей, но я находила трогательным, что Эйлса все воспринимала близко к сердцу. Я наслаждалась тем, что со мной делятся такими обычными, но эмоциональными моментами. Мне и в голову не приходило, что за этим может скрываться нечто страшное и тревожное.

Иногда ее ответы и реакции бывали не к месту. Например, она могла воскликнуть: «О, моя дорогая!» – растягивая слова, делая неестественные ударения, словно мыслями находилась где-то очень далеко. Она подробнее рассказала мне про болезнь Вильсона, про то, что тревога – одно из последствий, и хотя лекарства помогали, о психическом состоянии она высказывалась неизменно мрачно. Я, конечно, помнила (хотя она не знала, что я знаю) про книги из серии «Помоги себе сам», которые лежали в ее прикроватной тумбочке («Сегодня немного грустно»), примулу вечернюю и масло черного лука и упаковки рецептурных таблеток. Считается, что примула вечерняя и черный лук хорошо помогают при тревожных состояниях и депрессии (я специально погуглила). Таблетки назывались «купримин» – против болезни Вильсона и «циталопрам» – антидепрессант из группы селективных ингибиторов обратного захвата серотонина.