Что вдруг

В дыму бледно-зеленом
Крестовские лужайки и леса.
Пестрят стволы берез. И над землею
(От алгебры весьма отличный запах)
Смолою тянет и сырой травой.

(Михаил Струве)

Это – память вкусовых рецепторов:

Каких-то шоколадок хилых
У ярославца сверток взяв,
Отправились под звон немолчный
В любимый наш, забытый сад…
Нет! Не найти такой же точно
На свете вкусный шоколад.

(Михаил Струве)

О время, незабвенный вкус в котором
Я выпила с горячим молоком

(Ксения Бабкина)

А пьяновишни от Berrin?
Засахаренные каштаны?..
О, у Gourmets был boule de neige,
Как мятно-сахарная клецка…

(Игорь Северянин. «Поэза для лакомок»)

Кухмистерскую, гордость здешних мест,
Мамаша держит на Разъезжей.
Ей Катя помогает. И с утра
Битки замешивает с луком.

(Михаил Струве)

О, пыльный вкус родной земли…

(Петр Бобринский)

Это – то, что помнит кожа помимо стиховой эрудиции:

Бурлили воды в нашей дельте плоской,
Носился ветер, как шальной.
Он нам в лицо смеялся брызгой мелкой…

(Михаил Струве)

И октябрями влажными Россия
Укутывалась в лондонский туман…

(Ксения Бабкина)

А в сквере влажные скамьи —
Любви вечерняя приманка!..

(Валентин Горянский)

Тяжелый ветер с Запада. Темно —
И в полдень лавки зажигают.
На Невском людно. Мокрая мятель
За воротник вам залетает.

(Михаил Струве)

И поскольку в этих стихах имперская столица часто является страной детства, инфантилизирующая себя память позволяет монтировать образы и толки, категории предметов и навязчивые видения в порядке случайного перебора:

Фонтанка. Мост и бронзовые крупы.
Карета бабушки. Ивана борода.
В канале плещет тяжкая вода.
В Михайловском гастроль французской труппы.

(Георгий Эристов)

Речь идет о консервации урбанистических импрессий, и средством консервирования служат отчужденные от столбовой дороги русской поэзии XX века объездные стиховые пути – в большинстве случаев заведомо консервативный, эпигонский, «пушкинский», приправленный иногда Блоком, стих, – как простодушно признавался Юрий Трубецкой, которого современники аттестовали «подлизой», что, кажется, самым точным образом описывает и его поэтику:

Как хорошо, закутавшись в доху,
Бродить в снегу Таврического сада
И знать, что сердцу ничего не надо,
Пусть бьется в лад спокойному стиху.

иногда же, наоборот, самоотстраняющийся идиостиль (в котором, при некотором усилии, все же можно рассмотреть амальгаму влиятельных авангардистских образцов):

Колокол на площади
По пояс в колесах
Треплется лошадь,
Жуя овес.

Мысли заколочены.

Дуга, уздечка.
Сидит прочно
На улиц речке.

По снегу, дождику,

В бесцельный скок.
Натянуты вожжи —
«В тоску высокую!»

* * *

Под форточкой стоял и ухал
Исакий под мороз.
Понамело пера и пуха
За окна слез.
Глядел фонарщик у цепи желтой
И резал даль,
Все с той же пополам расколотой
Тоской в февраль.

* * *