Отсутствие во французском тексте упоминания о милях в час можно рассматривать как дань традиции; но очевидная причина заключается в том, что это упоминание ничего не дало бы французским читателям, едва ли знакомым с такой мерой длины. Интереснее другое: во французском тексте утверждается, что 208 миль в час — самая высокая скорость, которую развил поезд во время тестирования, в то время как в английском сказано, что самая большая скорость поезда побила рекорд. Какой рекорд? В Великобритании практически любой — на британских железных дорогах ни один поезд не развивал большей скорости. Но для Франции, где электропоезда эту скорость не раз превышали, это никакой не рекорд. Поэтому, чтобы явно не противоречить фактам, французскому переводчику пришлось перефразировать утверждение и поменять контекст. А главная тонкость реконтекстуализации заключается в замене во французском варианте Первой британской высокоскоростной линии на высокоскоростную линию в Великобритании. Не стоит сообщать французскому читателю тот неудобный факт, что в Великобритании всего одна высокоскоростная линия, притом что во Франции их много, поэтому во французском варианте детали опущены. Великобритания и Франция, связанные теперь скоростной линией теснее, чем когда-либо, по-прежнему дают совершенно разные контексты даже для самых простых высказываний, поэтому информацию при переводе приходится переформулировать{164}
.У переводчиков художественной литературы более смутное представление о контексте использования их работы, чем у остальных переводчиков. Они вообще не могут быть уверены, что у них будет конечный пользователь. Очень многие переводные произведения (в том числе весьма достойные) продаются в ничтожном количестве экземпляров и пропадают в черной дыре. По сути, единственный пользователь художественного перевода — это воображаемый Читатель, к которому мысленно обращается переводчик.
Вот настоящая причина, по которой, когда речь заходит о передаче культурных ценностей, переводчики говорят себе, что стараются произвести эквивалентный эффект.
С этим часто употребляемым критерием переводческого искусства две проблемы: во‐первых, эквивалентный, а во‐вторых, эффект.
Переводы действительно производят эффект. Они могут заставить читателя смеяться, плакать или бежать в библиотеку в поисках похожих книжек. Как показывает следующий исторический эпизод, перевод может привести и к губительным последствиям.
В 1870 году немецкий канцлер Отто фон Бисмарк обнародовал заявление для прессы. В нем говорилось, что германский монарх отверг переданное французским послом требование к немецкой королевской семье: навсегда отказаться принимать испанский трон. Кроме того, сообщалось, что кайзер хочет прекратить общение с французским послом и отправил ему через дежурного адъютанта предписание более не пытаться вступить в контакт с его величеством:
Seine Majestät der König hat es darauf abgelehnt, den französischen Botschafter nochmals zu empfangen, und demselben durch den Adjutanten vom Dienst sagen lassen, daß Seine Majestät dem Botschafter nichts weiter mitzuteilen habe.
Упомянутый в заявлении
Весьма вероятно, что именно такого эффекта — начала войны — Бисмарк как раз и добивался, но вряд ли он для этого так составил свое заявление, чтобы оно было неверно истолковано из-за существования во французском слóва, сходного с немецким по звучанию, но отличного по смыслу. В конце концов, это же не Бисмарк, а агентство
В жизни вообще, а в переводе в особенности, трудно предугадать, к чему приведут наши слова и действия.