Что за стенами?

Сюда приходили нелюдимы. Есть такие, попадаются еще в нашей среде. Едят и помалкивают. И столик норовят занять на одного только на себя. Жуют, уперев глаза в одну точку. Может, им отчего-то невесело? Может, у них с женой нелады? Вот уехали в командировку, а нелады эти вместе с ними увязались. Да и с работой ведь бывает не всегда все в порядке, не правда ли? И тогда хочется побыть одному. И тогда ноги сами отыскивают какой-нибудь тупичок, а глаза им помогают.

В который уже раз ел я здесь неизменные сосиски, запивая их кефиром. Кстати скажу, что сосиски в этом городе были не в целлофане — целлофановые сосиски — это удел столичных жителей, — а кефир по вкусу напоминал кефир нашего детства, а вовсе не зубной порошок. Вот я и наслаждался тут обыкновенным кефиром и обыкновенными сосисками и думу думал. Моя командировка не задалась, планы мои не исполнялись, настроение у меня было отвратительное. Такое как раз, когда все время подсчитываешь, сколько тебе лет и чего ты не успел еще сделать. Конечно, при таких подсчетах тянет к коньяку, а не к кефиру, но наши командировочные и суточные не в ладах с коньяком.

Думу свою думаешь, но и по сторонам поглядываешь: а что вот это за человек, а этот чем дышит? Мои сопоедатели сосисок не загадывали мне трудных загадок. Обыкновенные люди, хотя, конечно, обыкновенных людей не бывает. Но все же, если костюм на тебе рублей за семьдесят, если галстук и к пятидесяти годам ты не научился завязывать, а на столе рядом с тобой лелейно уложена папочка-скоросшиватель или портфель из дерматинового шевро, то, во-первых, живешь ты в этой шикарной гостинице в общежитии, чемоданчик твой заперт в камере хранения, хотя цена ему со всем содержимым десятка, ну, а во-вторых и в-третьих, занесла тебя судьба в этот большой город из города совсем маленького и по делам весьма небольшим. Бухгалтер с авансовым отчетом копейка в копеечку, завхоз, прибывший за партией недопоставленных стульев, толкач какой-нибудь… Нет, толкачи в этот буфет не заглядывали. Толкачи — народ, как известно, общительный. Артисты — тоже, в гостинице множество жило артистов — целый театр приезжий и какие-то еще эстрадники. И спортсмены сюда не заглядывали, хотя и спортсменов здесь хватало. Знаете, этакие с останкинскую башню девушки со школьными косичками, славные такие баскетболисточки, глянув на которых полдня потом чувствуешь себя лилипутом. И еще парни-футболисты (в гостинице как раз остановилась команда мастеров) — народ до того на режиме, до того знаменитый, до того погруженный в разные стратегические свои выкладки, что походили они уже даже не на людей, а на скульптурные с самих себя изваяния. Их в этом буфете не было и быть не могло. Их содержали где-то в особых покоях, кормили потаенно и тайным. Травкой, может быть, какой-нибудь? У изваяний этих, блуждавших по коридорам и по гостиничному двору, были голодные глаза. Впрочем, глаза бывают голодными и по разным иным причинам.

Да, буфетик был из скучнейших, но он соответствовал состоянию моего духа, и потому я стал его завсегдатаем.

И вот однажды…

Этот человек вошел, как входят знаменитости, страшась быть узнанным и неузнанным. Узнают — начнут, того гляди, просить автографы, заговаривать, досаждать. Не узнают — это, стало быть, не так уж ты и знаменит, друг. И сразу возникает какое-то внезапное чувство одиночества, от которого давно уж отвык. Он вошел и огляделся внимательно, явно решая участь нашего буфетика: быть ему осчастливленным или не быть. Ах, какой это был великолепный и неслыханный для сих мест посетитель! Он был одет в такой самый костюм, в который ухлопана куча денег, чтобы ткань его была похожа на обыкновенную дерюгу, хотя на самом-то деле ткань эта изготовлена из тончайшей синтетики и почти невесома. На нем были ботинки, о которых я могу только сказать, что они потом мне долго снились. И даже во сне я отчетливо сознавал, что у меня, к примеру, таких ботинок никогда не будет. Широконосые, заносчивые, легкие, грубые, простые, загадочные — черт бы их побрал! Итак, в глухой наш буфетик забрел иностранец. И тотчас охватило меня смятение, возникшее из чувства местного патриотизма. Я глянул с тревогой на утлые столики. Моя тревога была не зряшной. Могли бы и почище быть эти столики, поприбранней, ну, там с салфетками бумажными, с солонками, не измазанными горчицей, и с горчичницами, в которых живая бы жила горчица. А выбор яств и напитков тоже не очень-то радовал. Я заметил, как встревожилась и буфетчица, нахмурив свои полторы брови: что за жизнь, опять продукты вовремя не завезли! Да пусть бы он лучше ушел, этот иностранец. Ведь есть отличное при гостинице кафе, ресторан с парадными залами. Вот туда и иди, любезный обладатель дорогостоящей дерюги.

Нет, оглядевшись, иностранец решил остаться. Он подошел к стойке, и тут я увидел, что под мышкой у него зажат газетный сверток и из свертка этого торчат редисочные куцые хвостики и выпростались зеленые стрелы лука.