Что за стенами?

На тетке все та же была кофточка, какого-то неустойчивого коричневого цвета, с большими старинными пуговицами, и одной пуговицы не хватало. Он был памятлив на то, кто во что одет, как причесан, как ходит, как слова молвит. Это было от профессии у него, от выучки: «Наблюдать! Наблюдать! Наблюдать!»

— А я так и знала, что явишься, — сказала тетка. — Пришло время.

Притворив тяжелую дверь с бронзовой витой ручкой, — цены теперь нет такой ручке, — тетушка привстала на цыпочки, положила Сергею руки на плечи, будто собиралась поцеловать его. Но нет, она только приблизила к его лицу свое, чтобы всмотреться получше.

— Пришло время, пришло время. А?

Она очень постарела, сдала, еще меньше стала. Но глаза у нее светились, зоркость в них не отхлынула, и даже усмешечка в них жила, все та же, с колючими лучиками вкруг зрачков.

— Фу ты, как разоделся! — Она ладонями отодвинула его от себя, разглядывая теперь в общем и в целом. — Благополучен?

Сдернув шапку, Сергей наклонился, чтобы поцеловать тетке руку.

— Ого! И манеры! — Она с интересом посматривала, как он целует ее руку. Посмеиваясь, похвалила: — Обучился. Обтесали парня. — И вдруг рассердилась: — Да ты не на сцене ли себя мыслишь? Прославленный племянник и старая, отживающая тетка! Ага, вот и кулек с конфетами. Самые дорогие? Ну, как же, как же. А я кисленькие, дружок, люблю, дешевенькие, которые по карману.

— Так и будем стоять в коридоре? — спросил Сергей.

— Устал?

— В коридоре стоять?

— Нет, вообще?

— Устал.

— Я и вижу. Ну, входи, дружок, рада тебе.

Распрямившись, поменявшись, повыгнав из глаз колкие в них лучики, мигом подобрев и постарев, тетушка засеменила перед племянником, ведя его по изгибам бесконечного коридора, плотно заставленного старыми вещами.

— Не ушибись, Сергей. Вот тут коварный угол. Не споткнись, паркет выщерблен. Дай руку.

Он протянул ей руку, и маленькая, сохлая ее рука изумила его, как бы к сердцу притронулась, такая она была слабенькая.

— А ты как, тетя Ксана? — спросил он, все сразу поняв, угадав. И что одиноко ей, и что пенсии не хватает, и что силы на исходе.

— Я-то?.. — Она плечиком отворила дверь в свою комнату. — Входи, Сережа, входи. Правду сказать, заждалась я тебя.

В ее комнате мало что изменилось. Как ни напрягай свою наблюдательность, а перемен почти нет. Те же серенькие обои, едва видные в узких просветах между книжными полками. И те же книги, выстроившиеся вдоль стен и чуть что не до самого потолка. Ни одной случайной книжки, только любимые, читанные-перечитанные. А над тахтой, застланной все тем же текинским ковриком, повытертым и покладистым, на полке в изголовье — книги-новинки, с яркими еще обложками. На этой полке книги не задерживаются. Эту полку здесь именуют «карантином». Разве что пяток всего книжек из сотни благополучно минуют этот «карантин», водружаются, и уже навсегда, на книжные полки. А остальным заказан туда вход. Не прошли испытания, за порог их, обратно в магазин, хоть за бесценок.

Узкая, да еще и зауженная книжными полками, теткина комната могла показаться совсем никудышной, если бы не окно в ней, с таким простором, с таким оглядом, что сразу, едва ступил в комнату, как уж и очутился у окна. И смотришь, смотришь. От Новодевичьего до Кудринки все видать. А в погожий день…

Сергей так прямо в пальто, с чемоданчиком в руке и придвинулся к окну. Это окно — оно ведь тоже его сюда подманивало. А он и в мыслях не имел, что здесь очутится. Дали бы номер — и не вспомнил бы про тетку. А оказывается — вот что ему было нужно. Эта старушка маленькая нужна была, ее комната в книгах, ее окно в Москву. Может, он и рванул нынче в Москву лишь затем, чтобы побывать здесь? Да полно! Расчувствовался! Он этого и в мыслях не имел. Поехал, потому что заглавная ролька начинает вытанцовываться в новом большом фильме. Пустился в путь, чтобы напомнить о себе в столице, повращаться, перекинуться парой фраз с режиссером, ненароком, на проходе, так сказать, застолбить в его памяти свой образ. Пробы начнутся, а его уже до проб выбрали! Вот затем и приехал. А окно, — что окно? Ну, стены за ним. Россыпь бескрайняя огней вечерних. И все вспыхивают, вспыхивают новые огни в окнах. Что ни огонек, то человек. А то и два, и три. Серьезная эта штука — город. Что ни огонек, то судьба человеческая. Вон их сколько — этих судеб. Счастливы? Добились своего? Делом заняты? Эй, вы, огоньки!

Сергей обернулся к тетке.

— А меня, знаешь ли, не поселили в гостинице, — сказал он, хотя вовсе не собирался признаваться ей в своем поражении.

— Я так и подумала. Да ты сними пальто, присядь. Что там за окном, что померещилось?

— Люди, люди. Огоньки…

— Да, и мы свой затеплим. — Тетка подошла к двери и щелкнула выключателем.

Все тот же абажур висел у нее над круглым столом, выцветший абажур над старым столом. Все то же круглое пятно света легло на стол, как бы качнув его на единственной разляпистой ножке. И пятно это легло, как и прежде, не прицельно, не ровно, оставляя край стола в тени.